Счастливы вместе 162: (2006-2012) — 162 — — — —

В поисках счастья — РИА Новости, 26.05.2021

https://ria.ru/20150320/1053664483.html

В поисках счастья

В поисках счастья — РИА Новости, 26.05.2021

В поисках счастья

В Международный день счастья Анастасия Мельникова проанализировала последние данные о рейтингах «субъективного благополучия» и тайнах индекса счастья.

2015-03-20T17:38

2015-03-20T17:38

2021-05-26T16:13

/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content

/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content

https://cdn23.img.ria.ru/images/sharing/article/1053664483.jpg?10536614871622034827

москва

республика крым

грозный

центральный фо

весь мир

европа

северо-кавказский фо

россия

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

2015

Анастасия Мельникова

https://cdn24.img.ria.ru/images/155624/30/1556243018_0:0:2047:2048_100x100_80_0_0_e51624b0ef7fe42074639ff8b866c704. jpg

Анастасия Мельникова

https://cdn24.img.ria.ru/images/155624/30/1556243018_0:0:2047:2048_100x100_80_0_0_e51624b0ef7fe42074639ff8b866c704.jpg

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

Анастасия Мельникова

https://cdn24.img.ria.ru/images/155624/30/1556243018_0:0:2047:2048_100x100_80_0_0_e51624b0ef7fe42074639ff8b866c704.jpg

авторы, москва, республика крым, грозный, вциом, чеченская республика (чечня), россия

17:38 20.03.2015 (обновлено: 16:13 26.05.2021)

Анастасия Мельникова

Все материалы

В Международный день счастья Анастасия Мельникова проанализировала последние данные о рейтингах «субъективного благополучия» и тайнах индекса счастья.

Pfizer и BioNTech завершили 3-ю фазу исследования вакцины-кандидата COVID-19, отвечающей всем основным критериям эффективности

Оригинал: Pfizer

Автор: Pfizer

Опубликовано: 18 ноября 2020, Pfizer

Перевод: Анна Селюта, ФГБУ НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова, Фонд «Не напрасно»

Редакция: Дмитрий Сергеев, Научный центр неврологии

• Первичный анализ эффективности показывает, что вакцина-кандидат BNT162b2 обладает 95% эффективностью в отношении COVID-19, начиная с 28 дней после введения первой дозы; Было оценено 170 подтвержденных случаев COVID-19, из которых 162 наблюдались в группе плацебо в сравнении с 8 в группе пациентов, получивших вакцину.
• Эффективность оставалась постоянной, независимо от возрастных, половых, расовых и этнических демографических характеристик; наблюдаемая эффективность у взрослых лиц старше 65 лет составляла более 94%
• Достигнут рубеж данных по безопасности, требуемый Управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA) для экстренного разрешения на использование (EUA)
• Данные показывают, что вакцина хорошо переносилась во всех исследуемых популяциях. В исследование было включено более 43 000 человек. Серьезных проблем с безопасностью не наблюдалось. Единственным нежелательным явлением 3 степени с частотой более 2% была утомляемость (3,8%) и головная боль (2,0%).
• Компании планируют в течение нескольких дней направить заявку на EUA в FDA и передать данные в регуляторные органы других стран.
• Компании рассчитывают произвести во всем мире до 50 миллионов доз вакцины в 2020 году и до 1,3 миллиарда доз к концу 2021 года.
• Компания Pfizer уверена в своем обширном опыте, знаниях и существующей инфраструктуре холодовой цепи для распространения вакцины по всему миру.

НЬЮ-ЙОРК и МАЙНЦ, Германия — (BUSINESS WIRE) — Компании Pfizer Inc. (NYSE: PFE) и BioNTech SE (Nasdaq: BNTX) сегодня объявили, что после проведения заключительного анализа эффективности данных продолжающегося исследования 3-й фазы установлено, что созданная ими вакцина-кандидат BNT162b2 для предотвращения COVID-19, основанная на мРНК, соответствует всем основным критериям эффективности, предусмотренным в исследовании. Анализ данных показывает, что эффективность вакцины составляет 95% (p <0,0001) у участников с предшествующей инфекцией инфекцию SARS-CoV-2 (первая основная переменная интереса), а также у участников как с предшествующей инфекцией SARS-CoV-2, так и без нее (вторая основная переменная интереса). В каждом случае переменные интереса оценивались через 7 дней после введения второй дозы. Первый анализ основной цели исследования основывался на 170 случаях COVID-19, как указано в протоколе исследования, из которых 162 случая COVID-19 были зарегистрированы в группе плацебо в сравнении с 8 случаями в группе BNT162b2. Эффективность отавалась постоянной, независимо от возрастных, половых, расовых и этнических демографических характеристик. Наблюдаемая эффективность у взрослых лиц старше 65 лет составляла более 94% .

В ходе исследования было зарегистрировано 10 тяжелых случаев COVID-19, 9 из были зарегистрированы в группе плацебо, а 1 — в группе лиц, получивших BNT162b2.

На сегодняшний день Комитет по мониторингу данных исследования не сообщил о каких-либо серьезных проблемах с безопасностью, связанных с вакциной. Проведенный в рамках заключительного анализа после вскрытия рандомизационного кода анализ данных по реактогенности, в котором использовались данные рандомизированной подгруппы участников в количестве не менее 8000 человек в возрасте 18 лет и старше в исследовании 2/3-й фазы, продемонстрировал, что вакцина хорошо переносилась, и большинство нежелательных явлений (НЯ), зарегистрированных при их целенаправленном выявлении, разрешились вскоре после вакцинации. Единственными нежелательными явлениями 3-й степени (тяжелые НЯ), которые развились с частотой ≥2% после введения первой или второй дозы, были утомляемость (3,8%) и головная боль (2,0%) после введения 2-й дозы. Как и в ранее опубликованных результатах, у пожилых людей после вакцинации, как правило, регистрировалось меньшее количество целенаправленно выявляемых НЯ, тяжесть которых была менее выраженной.

Кроме того, компании объявили о достижении рубежа данных по безопасности, требуемого Управлением по контролю за продуктами и лекарствами США (FDA) для экстренного разрешения на использование (EUA). Компании Pfizer и BioNTech планируют в течение нескольких дней направить заявку на EUA в FDA на основе совокупности данных о безопасности и эффективности, собранных на сегодняшний день, а также данных о производстве, касающихся качества и стабильности вакцины. Эти данные также будут направлены в регуляторные органы других стран.

«Результаты исследования знаменуют собой важный шаг в нашем историческом восьмимесячном путешествии с целью разработки вакцины, способной помочь положить конец этой разрушительной пандемии. Мы продолжаем двигаться со скоростью науки, чтобы собрать все данные, полученные к настоящему времени, и передать их регуляторным органам во всем мире», — сказал д-р Альберт Бурла, председатель и генеральный директор компании Pfizer. «Сотни тысяч людей по всему миру заражаются каждый день, и нам срочно необходимо обеспечить мир безопасной и эффективной вакциной».

«Мы счастливы, что первое глобальное исследование, достигшее этапа заключительного анализа эффективности, продемонстрировало, что высокий уровень защиты от COVID-19 может быть достигнут очень быстро после введения первой дозы 30 мкг, что подчеркивает способность BNT162 обеспечивать раннюю защиту», сказал Угур Сахин, доктор медицины, генеральный директор и соучредитель компании BioNTech. «Эти достижения подчеркивают потенциал мРНК как нового класса лекарственных препаратов. Наша цель с самого начала заключалась в разработке и совершенствовании вакцины, которая обеспечила бы быструю и эффективную защиту от COVID-19, обладающую благоприятным профилем переносимости для людей всех возрастов. Мы считаем, что достигли этого с помощью нашей вакцины-кандидата BNT162b2 во всех изученных на данный момент возрастных группах, и намерены передать подробную информацию в регуляторные органы. Я хочу поблагодарить всех женщин и мужчин, участвовавших в разработке вакцины, которые внесли свой вклад в это исторически беспрецедентное достижение. Мы продолжим работать с нашими партнерами и правительствами по всему миру, чтобы подготовиться к глобальному распространению вакцины в 2020 году и в последующий период».

Клиническое исследование 3-й фазы вакцины BNT162b2 началось 27 июля, и на сегодняшний день в нем приняли участие 43 661 участников, из которых вторую дозу вакцины-кандидата по состоянию на 13 ноября 2020 года получили 41 135 человек. Приблизительно 42% участников из различных стран мира и 30% участников из США имеют различное расовое и этническое происхождение, а возраст 41% участников из различных стран и 45% участников из США составляет 56-85 лет. Подробная информация о разнообразии характеристик участников клинических исследований приблизительно из 150 исследовательских центров в США, Германии, Турции, Южной Африке, Бразилии и Аргентине приведена здесь. В ходе исследования сбор данных об эффективности и безопасности участников будет продолжаться в течение еще 2 лет.

Основываясь на текущих прогнозах, компании планируют произвести во всем мире до 50 миллионов доз вакцины в 2020 году и до 1,3 миллиарда доз к концу 2021 года. Четыре предприятия компании Pfizer являются частью цепочки производства и поставок (Сент-Луис, Миссури; Андовер, Массачусетс; и Каламазу, штат Мичиган, США; и Пуурс в Бельгии). Центры компании BioNTech в Германии также будут использоваться для глобальных поставок.

Компания Pfizer уверена в своем обширном опыте, знаниях и существующей инфраструктуре холодовой цепи для распространения вакцины по всему миру. Компании разработали специальные термокамеры для доставки вакцины с регулируемой температурой, в которых для поддержания температурного режима в диапазоне -70°C ± 10°C используется сухой лед. При дозаправке сухим льдом они могут служить для временного хранения вакцины в течение 15 суток. Каждая термокамера для доставки снабжена датчиком температуры с функцией GPS, который отслеживает местоположение и температуру каждой партии вакцины по заранее установленным маршрутам с использованием широкой дистрибьюторской сети компании Pfizer.

Компании Pfizer и BioNTech планируют представить данные об эффективности и безопасности исследования в научном рецензируемом журнале после завершения анализа данных.

Официальный сайт администрации города Березники

24.03.2020

В связи с весенними каникулами управление гражданской защиты напоминает березниковцам о правилах пожарной безопасности. 

В целях пожарной безопасности запрещается:

– применять самодельные электрические приборы и предохранители, пользоваться электрошнурами и проводами с нарушенной проводкой,

– накрывать и обертывать электролампы и светильники бумагой, тканью, пользоваться электрическими утюгами, плитками, чайниками без подставок из несгораемых материалов, оставлять без присмотра включенные электрические приборы,

– играть со спичками, зажигалками, свечами, бенгальскими огнями, петардами.

При обнаружении пожара необходимо:

– оценить обстановку, убедиться в наличии опасности и определить, откуда она исходит,

– вызвать пожарную охрану,

– сообщить о пожаре соседям, отключить газ, электроэнергию, по возможности закрыть окна и двери,

– немедленно покинуть помещение, идти в противоположную пожару сторону,

– двигаться к выходу или в сторону незадымленной лестничной клетки.

При выходе через задымленный коридор следует двигаться ползком, накрывшись мокрой плотной тканью (полотенце, одеяло). Дышать через мокрый носовой платок или ткань одежды.

Если выйти из помещения невозможно, необходимо плотно закрыть входную дверь, заткнуть дверные щели и вентиляционные отверстия мокрыми тряпками. При задымлении помещения или повышении температуры выйти на балкон, плотно закрыв за собой дверь.

При загорании электроприбора следует выдернуть вилку из розетки, накрыть прибор плотной тканью или одеялом, закрыть окна и двери. Покинуть помещение и сообщить о случившемся в пожарную часть.

Во время пожара нельзя пользоваться лифтом, спускаться по подъезду, держась за лестничные перила.

В первые минуты пожара наибольшую угрозу несет дым. Вдыхая продукты горения, человек может потерять сознание уже через 2-3 минуты, а умереть через пять минут.

мотивы страха в рассказах о советском прошлом двух медиевистов-противников и (не)советские субъективности (Е.В. Гутнова и А.Я. Гуревич)

Olga Bessmertnaya. The “Memoirs War”: Fear Motifs in the Narratives of the Soviet Past by Two Medievalist-Adversaries and (Non-) Soviet Subjectivities (Evgenia Gutnova and Aron Gurevich)

Cовсем не в отдаленном прошлом, в начале 2000-х годов, и совсем неподалеку
от круга авторов и читателей «НЛО», среди российских медиевистов, в основном московских, разразилась «война», роль страха в которой представляется
мне недооцененной. Речь идет, конечно, лишь о «войне мемуаров». Притом,
говоря о страхах, я имею в виду отнюдь не то, чего на самом деле боялись авторы — участники боев, но роль мотивов страха в воевавших мемуарных
текстах. Я предполагаю показать, что мотивы страха в большой степени определяли как само структурирование повествований обеих воюющих сторон —
но определяли его по-разному, — так и очень разные способы выстраивания
собственной идентичности, понятий «я» и «мы». Соответственно, место этих
мотивов в рассказах тесно связано с различиями в видении советского прошлого профессионального сообщества. Впрочем, нам придется задуматься не
только о значении таких различий, но и о некоторых общих аспектах отношения к страху у советских гуманитариев из противоположных идеологических
«лагерей». В итоге встанет и вопрос о том, каким ракурсом поворачивается
в каждом случае в свете мотивов страха «вечная» проблема «интеллектуал и
власть». Но сначала вспомним ход событий этой «войны мемуаров».

Книга воспоминаний советского медиевиста Е. В. Гутновой (1914—1992)
«Пережитое» была опубликована в 2001 году (посмертно; [Гутнова 2001]).
В том же году другой известный медиевист А. Я. Гуревич (1924—2006) выступил в Институте всеобщей истории РАН, где они с Гутновой долго работали
одновременно, с резким критическим докладом, оспаривая представленный
в этой книге взгляд на историю, — историю советской медиевистики и историю-профессию; в 2002 году этот доклад был опубликован в главном профессиональном журнале «Средние века» под названием «Историк среди руин»
[Гуревич 2002]. Выступление Гуревича и стало ядром полемики, получившей
среди коллег имя «война мемуаров» (возможно, по аналогии с более широко
известной «войной» конца 1990-х годов между мемуарами Н.Я. Мандельштам
и Э.Г. Герштейн) [1]. Его прямым противником-ровесником явилась Л.Т. Мильская (1924—2006), выпускница той же кафедры истории средних веков истфака МГУ (как и Гуревич, и Гутнова семью годами раньше) и сотрудница того
же института. Поначалу она сетовала на неточности в мемуарах Гутновой
[Мильская 2002], затем выступила резко против трактовок Гуревича, защищая
конкретных персонажей прошлого советской медиевистики и обвиняя его
в сведении личных счетов и насаждении нового догматизма [Мильская 2004].
Отвечая, Гуревич настаивал, что спор куда существеннее, чем личные отношения участников [Гуревич 2005]. Редакция «СВ», предложившая авторам
впредь избегать подобных дискуссий и ограничиться традиционными историографическими жанрами, фактически предполагала, что это не так [Средние века 2005: 415].

Однако действительными и главными оппонентами в этой «войне» были
две версии истории советской медиевистики (касающиеся, преимущественно,
конца 1940-х — 1970-х годов) и их сторонники. Е.В. Гутнова принадлежала
к советскому медиевистическому истеблишменту 1960—1980-х годов [2] и, при
всех колебаниях и отмечаемых ею сложностях, представила соответствующий
рассказ о прошлом сообщества, «самооправдательный», как его лаконично
охарактеризовали [Рыжковский 2009]. А.Я. Гуревич (чьи мемуары отнесены
к «либерально-диссидентскому полюсу» в постсоветской мемуаристике гуманитариев [Дмитриев 2013: 375]) — широко известный лидер так называемой
неортодоксальной, или неофициальной, советской медиевистики, иной раз
называемой и несоветской [Копосов, Бессмертная 2003] [3]. Ее важнейшими
фигурами были также Л.М. Баткин (1932—2016), Ю.Л. Бессмертный (1923—
2000), отчасти А.П. Каждан (1922—1997) [4]. Видя в себе одного из последних живых свидетелей «ключевых событий в жизни советских историков» и подчеркивая свои «решительные расхождения» с Гутновой «в восприятии и оценке»
этих событий, Гуревич считал необходимым дать читателю (молодому и несведущему, как ему казалось) возможность познакомиться «не с одной-единственной точкой зрения» [Гуревич 2002: 366] [5]. Возражая, он противопоставил
повествованию Гутновой мемуарный нарратив, сложившийся среди «неофициальных» медиевистов. Именно этот неортодоксальный нарратив и явился
предметом оспаривания в «арьергардных боях» «войны мемуаров», впрочем,
несколько запоздалых (о них — чуть ниже).

Предъявленный в печати существенно раньше обсуждаемой полемики —
в начале 1990-х годов [Гуревич 1994; Каждан 1994; Бессмертный 2002; Бессмертный 2003а; Бессмертный 2003б [6]; ср.: Баткин 2002; Гуревич 2004], — этот
нарратив начал складываться в устном общении еще раньше, чем появились
первые публикации, и, в целом, был связан с более широкой неофициальной
устной культурой гуманитариев 1970-х годов [7]. При всех авторских особенностях он отличался заметным единством в том, что Гуревич называл «главным и основным» (это выражение он повторяет часто и в разных вариантах
[Гуревич 2002: 377, 369 и др.]), — т.е. в видении степеней свободы и творческой атмосферы, «отпущенных» в тот или иной период советской медиевистике, стадий их ограничения и роли тех или иных событий и людей в формировании и осуществлении соответствующих практик. За этим, разумеется,
стояло и общее отношение к советской идеологии, научной политике в частности. Те же слова («главное и основное») определяли индивидуальные творческие поиски ученого.

Гутнова писала мемуары примерно тогда же, когда и ее оппоненты, во второй половине 1980-х годов. При том, что все названные участники событий
(кроме Баткина) были выпускниками уже не раз упомянутой кафедры средних
веков МГУ и учились у одних и тех же учителей, конфликты памяти в этом общем для спорящих сторон пространстве оказывались тем более острыми. Так
что, по существу, выступление Гуревича в 2001 году не было «затеяно» как
спор с человеком, навсегда лишенным возможности ему ответить, каким оно
могло бы казаться, но воспроизводило давние и известные участникам событий конфликтные позиции. Характерно, что хотя Гутнова не могла ответить
прямо на публикацию примеров неортодоксального мемуарного нарратива
(они опубликованы двумя годами позже ее смерти), она фактически отвечала
ему уже в «Пережитом» — когда возражала тому, что она называла «распространившимся мнением» в оценке событий и персонажей. Реакция Гуревича
оказывалась, скорее, следующей репликой в полемике, а отнюдь не ее началом. Оспаривание неортодоксального нарратива в последовавших «арьергардных боях», как мне представляется, было более связано с тем, что теперь, в выступлении Гуревича, он был ярко и звучно противопоставлен нарративу
Гутновой (в «главном и основном» отражавшему, вероятно, видение многих,
называемых ею «мы»), а не с его новизной [8].

К «арьергардным боям» за профессиональную память имеет смысл отнести не только уже упомянутую взаимно возмущенную переписку Мильской и Гуревича и формально примирительную реакцию «Средних веков» в последнем из связанных с этой войной выпуске «СВ». Ту же роль играют дальнейшие реакции историков, по преимуществу уже следующих поколений, где
индивидуальные воспоминания и позиции подчинены собственно исследовательскому жанру [9]. Даже если полемика Гуревича с Гутновой как таковая не
упоминается или упоминается косвенно, соотнесение авторской позиции с неортодоксальным нарративом памяти неофициального меньшинства оказывается почти непременным [Уваров 2006; 2015: 80—112; Крих 2013; Рыжковский 2009; 2013; Зарецкий 2011]. Неортодоксальный нарратив осуждают, видя
в нем, по-прежнему, извлечение «скелетов из шкафа»: сведение личных счетов и счетов с собственным прошлым, оценочные суждения о личностях, всегда неоднозначных, чрезмерные претензии автора на личное новаторство и на
нестандартность поведения [10] и, в целом, упрощающую черно-белую схему
сложной советской действительности. Общая идея «все сложнее», «все не так»
выливается то в воспевание славы советской корпорации медиевистов без различия мастей в сочетании с призывами «антропологически» понимать бедственное положение всех ее членов перед лицом власти, то в «нормализацию»
советского научного прошлого, сводящую тогдашние бои к «нормальной»
научной дискуссии и/или борьбе поколений [11]
, иной раз — в более конструктивные предложения изучать, дабы деконструировать неортодоксальный
нарратив, другие конфликты, лежащие за его пределами. доминирующей тенденцией, насколько я могу судить, сейчас стало стремление вовсе не возвращаться к публичным спорам о профессиональном прошлом медиевистов ради
сохранения консенсуса, обеспечивающего, помимо поверхностной глади спокойствия, общую профессиональную гордость традициями (что сочетается
с заметным креном к подчеркиванию позитивных аспектов роли советских ортодоксов). Вероятно, это отвечает более широким тенденциям установления
подобного консенсуса относительно советского профессионального прошлого,
отмеченным А.Н. Дмитриевым в постсоветской мемуаристике гуманитариев
в целом, чему «война мемуаров» медиевистов как раз противостояла [Дмитриев 2013]. Но все названные дискуссии, в конечном счете, остаются в плоскости выяснения того, кто же прав в трактовках этого прошлого и как это было
на самом деле.

Здесь будет предложен иной ракурс. Разделяя, в «главном и основном»,
взгляды неофициальных медиевистов и являясь дочерью одного из них, я не
претендую на беспристрастность — однако претендую на способность сохранять критическую дистанцию по отношению к собственной позиции (что, как
известно, составляет бремя любого гуманитария, редко имеющего возможность оставаться вполне объективным, тем более когда речь идет об этически
нагруженных сюжетах (ср.: [Баткин 2002; Nora 1987]). Главным же залогом
соблюдения этой дистанции служит то, что проблема, которую я ставлю, связана не с историей медиевистики как таковой (а значит, и не с прямолинейным
выяснением того, кто прав в оценках ее эпизодов), но с вопросами исследований советских (и постсоветских) «субъективностей» сквозь призму мемуарных текстов.

Как отмечает А. Пинский, в исследованиях советского человека со времен
известных работ С. Коткина, Й. Хелльбека и И. Халфина середины 1990-х —
первой половины 2000-х годов «субъективность» стала пониматься в русле
достаточно разных подходов [Пинский 2018: 10—17]. Я ищу за этим термином,
прежде всего, процесс осмысления (и неизбежного попутного переконструирования) авторского «я» в тексте. Поскольку рассматриваемые мемуарные повествования созданы людьми, принадлежавшими к гуманитарной, привычно
пишущей интеллигенции, и так или иначе «обращены на себя», «я» автора
в них подвергается интенсивной рефлексии, направленной, в частности, на
создание своего публичного портрета. Однако в цели этой статьи не входит
сколько-нибудь исчерпывающее исследование ни этой рефлексии, ни использованных риторических приемов; я ограничусь лишь тем, какие черты самосознания автора высвечивает использование мотивов страха в рассматриваемых рассказах о советском профессиональном прошлом (и в тех их линиях,
что непосредственно связаны с «войной мемуаров»). Насколько мне известно,
эти мемуары практически не исследовались как таковые (т.е. как «эго-документы»; важное исключение составляет обзорная статья [Дмитриев 2013]; см.
также: [Чирикова 2017; отчасти: Девятайкина 2014]). Однако в общих чертах
их принимает во внимание И. Паперно, развивая тезис об акценте на взаимопроникновении большой истории и катастрофического личного опыта, характерном для постсоветской мемуаристики, — чему воспоминания историков
служат особенно ярким примером [12].

Я рассмотрю, во-первых, какую роль играют мотивы страха в двух «воюющих» нарративах, Гутновой и Гуревича. Это позволит судить, во-вторых, о том,
как мотивы страха в каждом из повествований служат конструированию понятий «я/мы» и «они», иными словами, оформляют «субъективность» автора. Наконец, в-третьих, я постараюсь связать эти наблюдения с более широким
контекстом и вопросом о том, каковы ближайшие истоки соответствующего
понимания страха.

* * *

По нашим с М. И. Чириковой подсчетам, на 258 страницах книги Гутновой
слово «страх» встречается 67 раз, «страшный» (в разных формах) — 198, и еще
48 раз встречаются слова с корнем «бояться». Не во всех случаях, конечно, эти
слова употреблены в связи с коллективным советским опытом и его воздействием на частную жизнь, а не с сугубо частными обстоятельствами, однако
первое преобладает. «Она (как кажется нам, не намеренно) прослеживает
в своих мемуарах эволюцию страха на протяжении всего советского периода,
обыкновенно соотносит происходящие события и изменяющееся в зависимости от них ощущение страха» [Чирикова 2017].

Действительно, коллективный страх как порождение сталинизма и его непреходящий, хотя и меняющийся, характер, всегда ведущий к молчанию, составляет один из лейтмотивов книги:

Обо всем этом (арестах 1937—1938 годов. — О.Б.) полагалось молчать, иначе
могло быть худо. И все молчали, молчали двадцать лет, пока в 1956 году Н.С. Хрущев не снял это заклятие, а потом еще тридцать лет, пока оно не было, наконец,
окончательно сброшено. И все эти пятьдесят шесть лет мы жили в страхе. Страх
раз и навсегда поселился в наших сердцах, сковал наши души, наложил печать
на наши уста. И даже когда аресты затихли или совсем прекратились, он сидел
в нас, превращая в рабов, вселяя недоверие друг к другу [Гутнова 2001: 254] [13].

Сравним об отношении к диссидентам в 1960—1970-х годах:

…страх оставался в порах наших исковерканных душ. Не было уверенности, что
кошмары сталинских лет не вернутся, особенно после крушения Хрущева. Поэтому мы с Эльбрусом (муж Е.В. Гутновой. — О.Б.), например, предпочитали по-прежнему молчать за стенами нашей квартиры [Гутнова 2001: 480].

Так — несмотря на то, что «качество» страха после оттепели уже другое:

После 1956 года, как я неоднократно говорила, стало намного легче дышать, а
следовательно, и работать. Постепенно отступал или, вернее, менял свое качество
присущий нашей жизни страх. Теперь это был уже не страх постоянной угрозы
смерти либо многолетнего заключения, но страх проработок, потери места работы, превращения в «невыездного», страх неудачного развития карьеры. Этот
«облегченный» страх подогревался новыми выпадами уже и Хрущева <…> страх
уже не был тотальным [Там же].

В целом, мотивы страха у Гутновой отвечают той «тесной связи террора и
интимности», которая описана И. Паперно как характерный аспект «историко-автобиографического проекта», составляющего матрицу постсоветских
мемуаров [Paperno 2009: особенно 17—24]. Представляя индивидуальный катастрофический опыт (непременно катастрофический, независимо от его объективной, социальной успешности) как значимую часть «большой» истории [14],
повествование Гутновой совершенно вписывается в эту матрицу; в том же
русле лежат откровенность, самораскрытие, «признания» и т.п. Это — «человеческий документ» [Гутнова 2001: 607] [15], версия истории «обычного советского человека» (рождение, воспитание, препоны, война, смерть Сталина, путь
наверх, сложности, в которых она старалась вести себя достойно, утраты). Не
случайно рассказ Гутновой куда более подкупает доверчивого читателя, чем
дидактизм и инвективы Гуревича [16].

Профессиональное становление, при всей его значимости, составляет здесь
лишь одну из линий. Однако этот аспект пути — самый успешный; его стержень — «профессионально-статусные лифты» автора [Девятайкина 2014]: защиты диссертаций, влиятельные книги, руководящие позиции. Автор могла
сказать о себе, что она «…с 1949 по 1969 год фактически руководила работой
кафедры», что «в течение 10 лет (до кончины Яши [Левицкого] в 1970 году)
мы [с ним] составляли тесный тандем, фактически руководивший основными
направлениями нашей медиевистики» [Гутнова 2001: 376, 477] [17]. Определяя
понятие «мы» как будто по поколению в профессии, она отчетливо помещала
себя в ряд, включавший самых ортодоксальных и «воинствующих» руководителей советской медиевистики, хотя и не только их:

Мы — это я, З. В. Удальцова, А. И. Данилов, А. Н. Чистозвонов, С. М. Стамм, Ю. М. Сапрыкин, Я. Д. Серовайский, А. Р. Корсунский, М. А. Барг [Гутнова 2001: 514].

В отличие от так выбранного жанра, повествование Гуревича не только в статьях, но и в книге — да и рассказы других неофициальных медиевистов — строятся как собственно академическая автобиография (несмотря на «исповедальное» название одной из его статей). Подборка автобиографических публикаций
в «Одиссее—1992» определенно ориентировалась на вышедшее за несколько
лет до альманаха собрание очерков эго-истории, подготовленное П. Нора. Оно
лежало в русле тогдашнего переживания невозможности объективной истории,
значимости роли личности историка в исследовании и сопутствующего этому
признания правомерности изучения истории сегодняшнего дня, а не только отдаленного прошлого (последнее более не казалось способным обеспечить объективистскую «дистанцию» историка от своего предмета). Потому знаменитым
французским историкам было предложено превратить в объект исследования
самих себя [Nora 1987]. Релятивистская составляющая этого подхода, но с заметной ориентацией на поиски путей к «объективному» обобщению в тогдашнем (до «критического поворота») ключе французских «Анналов» была подхвачена «Одиссеем»:

иными словами, именно исследователь превращает немой до того памятник
в раскрывающий свои тайны текст. Эта функция историка предопределяет исключительную важность для процесса исторического познания нравственной и
социальной позиции ученого, а следовательно, и тех социальных условий, в которых эта позиция складывается. Время накладывает, таким образом, на историка отпечаток более заметный, чем на ученого многих других специальностей,

— говорилось во введении к этой новой рубрике. Так обосновывалась «научная», «объективная» важность обращения к собственному пути историка, не
сводящаяся к сугубо «автобиографическому интересу» [Бессмертный 1994] [18]. Спустя 10 лет, по сути, тот же взгляд на проблематику автобиографии ученого
побуждает Гуревича назвать в качестве «недостижимого образца» автобиографию А. Эйнштейна, куда более деперсонализированную, чем предполагалось
презумпциями эго-истории:

Дойдя до момента, когда он (Эйнштейн. — О.Б.) приступил к формулировке теории относительности, он забывает о внешних контурах автобиографии, окончательно растворяя ее в рассмотрении главного и решающего [Гуревич 2002: 365] [19].

Однако — продолжает Гуревич, —

историческое познание… куда более субъективно и зависимо от «помех прибора» — сознания и совести историка. История исторической науки складывается
из творческих деяний индивидов… их ангажированность в идейную и политическую жизнь налага[ет] неизгладимый отпечаток на их построения [Там же].

потому-то идеал автобиографии Эйнштейна остается для него недостижимым,
но все же он «затрагива[ет] факты… личной биографии… лишь эпизодически,
преимущественно постольку, поскольку [они] прямо или косвенно связаны
с [его] работой историка или могут пролить на нее дополнительный свет» [Там
же]. Однако в каких бы пропорциях ни сочетались тут характерная для эго-истории заинтересованность экзистенциальным опытом и субъектностью историка-исследователя, с одной стороны, и объективистское стремление к сциентистской автобиографии — с другой, неортодоксальный нарратив об истории
отечественной медиевистики — у всех его авторов — строился в прямой связи
с задачами профессионального самоосмысления.

Прежде чем обратиться к собственно мотивам страха в повествовании Гуревича, опишу обобщенную структуру неортодоксального нарратива, внутри
которого они функционируют. Этот нарратив, казалось бы, действительно развивает тему «герои и злодеи медиевистики». Однако, как мы убедимся, она
подчинена этой общей структуре, определяющейся «главным и основным». Добавлю, что Гуревич давал совершенно определенный ответ на упреки (высказывавшиеся или предполагаемые) в «черно-белом» видении мира:

Я вообще не сочувствую тенденции квалифицировать «героев» того времени как
людей «неоднозначных». Существует все-таки грань, и грань четкая, между добром и злом, или ее нет? [Гуревич 1994: 12].

Неортодоксальный нарратив структурирован как ряд этапов истории послевоенной отечественной медиевистики; в рамках этой структуры он определяется событиями на кафедре средних веков МГУ и в секторе средних веков Института истории (затем Института всеобщей истории) РАН [20]:

— Условный золотой век — состояние кафедры средних веков МГУ до чисток и проработок 1949 года (и время учения авторов). Кафедра представляет собой некоторое исключение среди гнетущей атмосферы сталинских времен — это «белая ворона», один из немногих (если не единственный) на историческом факультете «очагов научной мысли», «оазис». На ней царствуют учителя — «наши старики», «профессорская интеллигенция»: Е. А. Косминский, Н. П. Грацианский, А. И. Неусыхин, С. Д. Сказкин, Б. Ф. Поршнев и др. [Гуревич 1994: 11;
2002: 366; Бессмертный 2002: 257; 2003б: 351—352; Каждан 1994: 38 [21]].

— Переломное время 1: кампания против «космополитов» конца 1940-х годов, «проработки» учителей на кафедре МГУ и в Институте истории в 1949 году [22]. Это время «трагических катаклизмов» в жизни советских историков, «погром», время разрушения восходящих к дореволюционному периоду научных
школ, прихода к власти в науке «карьеристов с партийным билетом», кои не
только были вынуждены «реализовывать инспирированную сверху кампанию», но стали ее «деятельными проводниками», «намечавшими круг жертв
и разрабатывавшими приемы их критики» [Гуревич 2002: 371—372; 1994: 12;
Бессмертный 2002: 257; 2003б: 352]. Ключевой эпизод здесь, общий для всех
авторов, — «проработка» их любимого учителя, А.И. Неусыхина (1898—1969).
Эти события восприняты как особенно драматичные, включая и предательство
любимого ученика, и сохранение достоинства Неусыхиным, и нарушавшую
правила поведения с изрядной долей вынужденного — по внутренней потребности — бесстрашия его публичную поддержку участниками его семинара,
в числе которых — авторы неортодоксального нарратива. Ключевой антагонист — Н. А. Сидорова (1910—1961), «организатор и проводник этих проработок», взявшая под контроль и сектор и кафедру, оттеснив от руководства Е. А. Косминского (учителя Гуревича и Каждана) и С. Д. Сказкина [23], «выполнявшая функции политического комиссара» [Гуревич 1994: 12] и обладавшая «железной натурой коммуниста-начетчика» [Бессмертный 2003б: 352—354]. Другой важнейший антагонист — А. И. Данилов (1916—1980) [24], «воинствующий
ортодокс», «идеологический душитель», «вершитель истины» [Гуревич 1994:
12—14; Бессмертный 2003б: 357] — появляется на сцене несколько позже [25]. Важнейший результат — эти проработки окончательно (после многих репрессий, предшествовавших 1949 году) сломили учителей: они замолчали или
стали другими.

— Цезура — оттепель, время индивидуальных творческих поисков; время,
когда стало «несколько легче дышать». Однако в целом оно не выделяется как
коллективное время историков.

— Переломное время 2: 1968—1969 годы. Символом перемен в общей атмосфере стал, разумеется, позор чешских событий 1968 года (ср.: [Гланц 2011]). Внутри медиевистики — это время оформления новых расколов, точнее, воспроизводства прежнего раскола уже внутри поколения авторов неортодоксального нарратива (раскол предыдущего этапа описывается более сквозь призму
отношения к «прорабатываемым» учителям), время консолидации «неофициальной» медиевистики. Стимулом к оформлению понятия «мы» в этом ключе
служит статья А. И. Данилова, опубликованная в органе ЦК КПСС: «…в 1969 году он (Данилов. — О.Б.) на страницах журнала “Коммунист” обрушился уже и
на своих коллег [26], обвинив нас в отходе от марксизма к структурализму, что в те
“послепражские” годы звучало как политический донос» [Гуревич 1994: 14; ср.
Гуревич 2002: 380; Бессмертный 2003б: 357; Данилов 1969] [27]. Рубеж, обозначивший размежевание «неофициального» меньшинства медиевистов (приверженцев так называемой новой исторической науки [28], обращенной к истории
ментальностей и, позже, к иным историко-антропологическим подходам) и ортодоксального большинства, резче видит в статье Данилова (и в согласии с нею
широкого круга коллег) Ю. Л. Бессмертный: «Я считаю, что именно с этого времени началось разделение: на официальную медиевистику и медиевистику неофициальную» [Бессмертный 2003б: 357; подробнее: Бессмертный 2003а: 38; Копосов, Бессмертная 2003: 132—137]. Так начинается особое время преодолеваемых гонений, не останавливающих, однако, творческие поиски и достижения, борение за которые лишь усиливается в этом противостоянии [29]. Это время
продолжается вплоть до начала 1980-х годов и «перестройки». его общими
знаковыми событиями являются, среди прочих и помимо статьи Данилова
(и последовавших дисциплинарных мер), коллективное осуждение книги Гуревича «Проблемы генезиса феодализма» на заседании, проведенном на истфаке МГУ в 1970 году, и разгром, инициированный тем же Даниловым, коллективного труда «История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма» в 1974 году [Гуревич 2002: 388, 381; 1994: 14; Бессмертный 2002: 262—265; 2003а: 40—42]. Замечу, что формировавшееся тогда же широкое профессиональное «мы» не ограничивалось историками-медиевистами, но включало других гуманитариев — представителей неофициальной культуры: бахтинцев и тартускую школу семиотики, говоря о направлениях; говоря о персонах — Ю. М. Лотмана, В. В. Иванова, С. С. Аверинцева, М. Л. Гаспарова, Г. С. Кнабе, В. С. Библера и др. (Л. М. Баткин входил в самый узкий круг) [Гуревич 1993: 9—10; Бессмертный 2003а: 38, 48—51].

Перестройка и 1990-е годы были восприняты как освобождение, однако
чреватое рядом угроз (возвращением прошлого, с одной стороны, национализмами — с другой). Эти опасения нарастали к концу 1990-х годов — началу
2000-х. Отчасти они и повлекли выступление Гуревича с полемикой в адрес
«Пережитого». Этот период, однако, лежит за рамками моего рассмотрения.

Если представление эпох советского прошлого в целом в этом нарративе
сходно с их видением в мемуарах Гутновой (хотя у нее, стоит вспомнить, более развиты общие темы, характерные для постсоветских мемуаров, такие
как война или смерть Сталина), то коллективная история профессии и место страха в ней выглядят у Гуревича иначе. Как мы видели, в рассказе Гутновой страх перед репрессиями со стороны власти (разной степени тяжести
и вероятности) пронизывает все ее поведение. Страх вообще характеризует
поведение людей, называемых ею «мы», — это почти всеобщее состояние,
характерное как для узкого, тесного «мы» (она и ее муж, она и коллеги-друзья), так и для советских людей в целом (разве что появившиеся после
оттепели «другие» — диссиденты — бесстрашны [30]). У Гуревича страх — важный фактор различения людей, оценки ситуации и проведения границ внутри профессии.

Самая суть первого переломного времени в неортодоксальном нарративе,
и у Гуревича в особенности, заключена не только в приходе «новых людей»
в науку (надолго принесших в нее «нравственную порчу» [Гуревич 1994: 14]),
но и в том, что старшее поколение выдающихся ученых оказалось сломленным
не чем иным, как страхом. Прежде всего поэтому они оказались более неспособны к творчеству, независимо от того, превращались они в итоге в приспособленцев (как С. Д. Сказкин) или просто умолкали (как А. И. Неусыхин):

Наши учителя, независимо от своих талантов и знаний, так или иначе были сломлены. Они состоялись как историки только отчасти. Их эрудиция и таланты сулили больше, чем они сумели сделать <…> ученые-гуманитарии этого поколения
были лишены возможности свободно, без оглядки на вездесущих официальных
и негласных надзирателей, высказывать свои научные взгляды. Они были отрезаны от общения с зарубежными коллегами. Главное же — они боялись. Страх
глубоко проник в сознание старшего поколения, безнадежно калеча его. И этот
страх был неискореним даже тогда, когда, казалось бы, реальные причины для
него ушли в прошлое [Гуревич 1994: 15] [31].

Казалось бы, в общих чертах сказанное Гуревичем близко к тому, что мы читали выше у Гутновой. Однако тогдашнее время и то, старшее поколение сложнее соотнесены со временем, начатым «вторым переломом», и с его, Гуревича,
собственным поколением:

Конечно, все представители старшего поколения, с какими приходилось соприкасаться, так или иначе боялись, и этот страх во многом определял и их общественное поведение, и их научные построения. Человек моего поколения, подвергшийся безостановочному «облучению» страхом не столь долго, как люди
более пожилые, не вправе их осуждать [32] [Гуревич 2002: 385—386].

Сам автор — в основной своей деятельности — лишен страха. Применительно
к себе присутствие страха отмечено только в двух аспектах. Во-первых, это период до индивидуального прозрения, когда даже само «я» кажется растворенным в широком советском «мы», сливающемся со «всеми»: «Одна из еще не
разъясненных загадок нашей жизни 30-х годов: исторический оптимизм и
личные страхи непостижимо и нелогично переплетались, образуя противоестественный сплав» (открытие же автором «колоссального разрыва между
словами и делами, между действительной природой системы и ее официальной “упаковкой”» наступает после победы 1945 года, чьи «плоды пожал режим») [Гуревич 1994: 9, 10]. Так что эти страхи не актуальны для действительного, творческого «я» автора.

Во-вторых, это робость неучастия в диссидентском движении (это ближайшая, соседняя с «нами» и более мужественная группа), в чем автор «кается», видя в этом отсутствие у себя гражданской позиции («принципом моего
общественного поведения было неучастие» [Гуревич 1994: 10]). Однако это сознательный выбор, сделанный ради реализации его творческих потребностей
(«дорожа теми крохами свободы, которые можно было сохранять в нашем несвободном обществе» [Там же]). Его «негражданственность», фактически,
опровергается рассказом о твердости в реализации своего предназначения:
«Я никогда не кривил душой, сидя за письменным столом, и не подвергал созданные мною тексты внутренней цензуре» [Гуревич 1994: 16] [33].

Зато другие — почти все, кроме немногочисленных достойных людей, —
и в собственном поколении у Гуревича пронизаны страхом, так же как это
случилось с поколением учителей. Как и у Гутновой, это общее состояние —
продолжение предшествующего, следствие «удушающей атмосферы», в которой формировались историки его поколения, но еще и тех «проработок» (хотя
и не грозивших столь же тяжелыми последствиями), «жертвами» которых
«время от времени» становились «мы сами». Поддаться страху для талантливого ученого — трагедия, но одновременно такая сдача позиций решительно
осуждается: «В такой атмосфере мы воспитывались. Поэтому понятно, что и
в нашем поколении немало трусов и двуличных людей» [Гуревич 1994: 15].
«Живая мысль подавляется страхом», страх превращается в «трусость, граничащую с подлостью», «трусость развра[щает] и губ[ит] талант», это «подлинная трагедия историка» [Гуревич 2004: 210—211, об М.А. Барге] — но не
оправдание ему. Характерно, что Гуревич не использует мотивов преодоления
страха, что могло бы оказаться важной чертой воспитанного в себе мужества
(хотя, как увидим ниже, он все же скажет о «выдавливании из себя раба») [34]. Страх — данность: если автор и его «мы» лишены страха (напомню: они росли
не в ту пору, когда сажали, хотя память о терроре остается), то другие «как
есть» испытывают его.

Наоборот, у Гутновой именно страх позволяет морально оправдать двуличие как вынужденное поведение того или иного персонажа — отчетливо зафиксированную «фоновую практику» советской жизни [Хархордин 2016: особ.
347—362], которую Гуревич категорически осуждает (в отличие от «раздвоенности», см. ниже): человек не должен говорить и делать на публике противоположное тому, что думает приватно [Гуревич 1994: 15—16] [35]. Говоря об истории советской медиевистики, Гутнова описывает, среди прочих, те же события
(хотя в ее повествовании они лишены той строгой смысловой связи друг с другом, которая представлена в неортодоксальном нарративе): «проработочные
собрания» конца 1940-х годов, здесь оцененные как «переломные» (а не «разгромные») для кафедры средних веков [Гутнова 2001: 375], статья Данилова
в «Коммунисте», обсуждение книги Гуревича… но она не только не наделяет
эти события «большим», структурно значимым смыслом и не только вкладывает в них идеологическую и этическую амбивалентность, но и объясняет поведение персонажей — «злодеев» неортодоксального нарратива — сложностями их общественного статуса, давлением власти и того положения, например партийного, которое они занимали: все это вынуждало их бояться и подчиняться. Это касается и Сидоровой, и Данилова (что вызывает особенное неприятие Гуревича):

По положению Нине (Сидоровой. — О.Б.) приходилось проводить в жизнь все эти
безумные кампании [против космополитов], ей, как человеку, отвратительные.
Это вынуждало ее вести двойную жизнь, двоедушничать, что было для нее невероятно трудно. Если и раньше ей приходилось порой «наступать на горло собственной песне», то теперь это стало для нее горькой повседневностью. И хотя она,
как я уже упомянула, часто повторяла, что ничего не боится, тем не менее и
ей не хватало решимости открыто идти против этой мутной волны. Обстоятельства заставляли организовывать соответствующие собрания и как-то их
проводить [Гутнова 2001: 472; ср. 372; ср.: Гуревич 2002: 372—378; ср.: 1994: 12].

При этом очевидно, что и у Гутновой, как у Гуревича, страх — это нечто постыдное и разъедающее. У обоих спорящих противников страх — и следствие,
и источник губительной моральной обстановки:

Страшны были материальные, людские потери этих лет, но еще страшнее, может
быть, потери моральные. Общественной доблестью считалось донести на друга,
если он сказал что-то не то, на брата и сестру, на отца <…> постоянное напряжение, постоянный порыв, слепой энтузиазм, замешанные на страхе, — вот что виделось гарантией от зигзагов в политике, от поисков верных и более человеческих
путей в ней. Жаждущих обещанной земли обетованной и не знающих пути к ней
натравливали на тех, кто мог мыслить и действовать. Все задушить и повести верующих по единственному, прямому, как столб, пути — так формулировалась задача, и она была с блеском выполнена [Гутнова 2001: 254—256].

Аналогичные мотивы, но помещенные внутрь профессиональной среды, слышим у Гуревича, считающего «нужн[ым] рассказать»:

…О публичных радениях мракобесов, изобличающих подлинных ученых в преклонении перед прогнившим Западом, об учениках, предающих своих учителей
в надежде на теплое местечко, о торжестве посредственностей над старыми профессорами, принужденными отмалчиваться или признавать свои мнимые идеологические ошибки, о нашпигованности аудиторий стукачами, о всеобщем страхе
и повсюду разлитой подозрительности» [Гуревич 1994: 14].

Так описана «удушающая атмосфера» периода «воспитания» историков его
поколения (ср. о страхе как факторе, определявшем характер университетской
и академической активности начиная со второй половины 1930-х годов в силу
воздействия на нее официальной идеологии и моральной атмосферы «большого [советского] мира» [Гуревич 2002: 367]).

В обоих повествованиях «страх» служит проведению границы между «мы»
и «они», одним из способов определения самого места этой границы и состава
этих групп. Однако именно в этих способах лежат основные различия между авторами. Для Гутновой граница проходит между «нами» и властью. «Мы», коллеги-медиевисты (а то и шире — историки, ученые, интеллигенция, советские
люди), все в целом оказываемся по сю сторону границы, власть — по ту. «Мы» —
в общем творческие, продуктивные и хорошие люди, но несчастные, исковерканные властями и приученные бояться. (Замечу, что такое проведение границы
между учеными и властью характерно для большой части и сегодняшних повествований о советском прошлом гуманитариев, упоминавшихся выше, ср.:[Дмитриев 2013].) Страх у Гутновой оказывается, таким образом, важнейшим средством виктимизации «своей» группы, отсюда — и способом самооправдания.

Наоборот, для Гуревича конфликт лежит внутри профессии медиевистов,
власть проникает в нее. Данилов и Сидорова, как, вообще говоря, и другие
представители исторического истеблишмента, включая Гутнову, эту власть и
несут, и служат ей. Идея, что служить власти постыдно (восходящая, очевидно,
к позднему дореволюционному интеллигентскому этосу [Riasanovsky 1976]),
смыкается с мотивом постыдности страха и трусости. Служение власти может
осуществляться в силу постыдного выбора карьеры вопреки истинным ценностям науки (свободе творчества, служению истине, поиску «нового и передового») — в этом ключе особенно выпукло описан Данилов (его, как и Сидорову,
Гуревич, в отличие от Гутновой, описывает не как людей, чего-либо боящихся,
но несущих страх другим). Либо же ученые служат власти собственно из страха
(Сказкин) или его тесного сочетания с карьеризмом (Барг). Таковы же упреки
в адрес самой Гутновой (и ее «мы»): даже в новой обстановке, когда она писала
мемуары, она не освободилась от «опасений и страхов, десятилетиями владевшими ее сознанием, как и сознанием многих ее единомышленников» [Гуревич
2002: 370]. Лишь в исключительных случаях страх не ведет к прямому служению власти (Неусыхин), но он всегда ведет либо к молчанию, либо к бессодержательности сказанного, превращая человека в «другого».

Когда же Гуревич выходит за пределы собственно истории историков, он
и в «большом мире» советских людей проводит черту между «нами» и «другими», не в последнюю очередь, по сходному критерию страха. Тут особенно
заметно, что «страх» охватывает в его понимании не только прямолинейную
боязнь репрессий со стороны власти, но и интеллектуальную и эмоциональную
трусость. Говоря о тех, кто не знал «правды о советском режиме», обнаружив
ее лишь после речи Хрущева на XX съезде «или еще позже», он

див[ится] не только их интеллектуальной невинности, но и тому упорству, с каким
они не хотели взглянуть в лицо действительности и увидеть те бесчисленные и
неоспоримые факты, которые давно уже сложились в связную картину у тех, кто
решался мыслить, не боясь раздвоенности; …они предпоч[итали] не порывать
с иллюзиями, ибо жить в раздвоенном мире было невыносимо тяжело; …не знать
правды было более удобно и безопасно.

Этой позиции противостоят он сам и «многие [его] друзья и знакомые», поскольку «в кругах советской интеллигенции это понимание существа дел было
довольно широко распространено уже в сороковые годы» [Гуревич 2002: 368—
369] (ср. более раннюю метафору такой «слепоты» «взрослых» людей: это
«“позиция страуса” — выход, вполне объяснимый в тех условиях, но едва ли
делающий честь их памяти, уму и способности суждения» [Гуревич 1994: 10]) [36].

Таким образом, с одной стороны, само отношение к страху — что бояться
стыдно и плохо — выдает общую культуру, из которой и у Гутновой, и у Гуревича вырастают способы описания своих «я». Однако, с другой, — конкретное
использование мотивов страха принципиально по-разному служит у них определению своего места в советском прошлом и своего отношения к нему, несмотря на его одинаково негативную (в рассматриваемых текстах) оценку в целом. Речь идет не только о подспудной героизации у Гуревича противостояния
просвещенного одиночки (или значимого меньшинства) «безмолвствующему
большинству» (при всех его отсылках к единомышленникам, Гуревич все-таки
преимущественно выступает в своих повествованиях как «один», что отчасти
может диктоваться жанром автобиографического рассказа). «Индивидуализм»
Гуревича сопрягается с презумпцией высокой степени индивидуальной ответственности и индивидуального выбора — «агентности» («agency»), что эксплицитно противопоставлено принципу «все так делали» — фактически, базовому
у Гутновой. Для Гуревича этот принцип — «стадность», антипод человеческого достоинства:

Был ли я гражданином? Я был пассивным подданным. Ибо непринадлежность
и неучастие едва ли достойная гражданская позиция. Когда преследовали диссидентов, травили Солженицына и Сахарова, где мы были? Мы им сочувствовали,
но трусливо, молчком, тем самым попустительствуя произволу властей. «Так вели
себя почти все», — могут мне возразить. Да, но, во-первых, не все. А во-вторых,
и это главное, каждый держит ответ перед собственной совестью, и ссылки на
стадность тут извинением служить не могут [Гуревич 1994: 10—11].

Если сам по себе мотив молчания из страха сходен здесь с цитированными выше
словами Гутновой о ее отношении к диссидентам, его интерпретация и использование в рассказе по-прежнему совершенно различны. У Гуревича он выполняет функции неприятия и различения, у Гутновой — оправдания и приобщения.

За этими различиями стоит, конечно, и разное видение индивида в истории, разные способы помещать себя в нее, как и разные трактовки «излюбленной темы русской интеллигенции “властитель и писатель”», «интеллектуал и
власть» [Паперно 2004]. Паперно, говоря о субъективированном в (пост)советских автобиографических текстах (причем написанных преимущественно
представителями неофициальной культуры) гегельянско-марксистском катастрофическом историзме, обсуждает описанное в них столкновение человека
с властью, отождествляемой с историей, и подчеркивает преобладание метафор, представляющих человека как жертву истории (это «дорожная катастрофа», покалеченность «колесом истории» и т.п.). Она возводит эти метафоры, через Л. Гинзбург, к Герцену («Былому и думам»), который, однако, «не
раз менял свое мнение о том, является ли человек активным двигателем или
жертвой истории» [Паперно 2004] [37]. В этом контексте предсказуемы размышления Гутновой о ее жизни, неосознанно принесенной в жертву истории (в чем
«страхи», по-прежнему, играют немалую роль), — при том что представление
об общеисторической значимости ее жизни и ее жертвы выражено с предельной эксплицитностью и призвано компенсировать эту горечь:

Моя жизнь идет к концу. Она разбита и избита, была в общем горькой и тяжелой,
наполненной страхами, болями и травмами. Хотела я того или не хотела, но
тоже принесла ее на алтарь этого мифа. Однако с точки зрения общих путей
истории людей, может быть, она имела свой смысл, свою цель, послужила
чему-то важному, общему, если не в нашей несчастной стране, то в мире в целом» (миф, о котором идет речь, оценивается абзацем выше: это мечта «о счастливом мире, без угнетения, голода, несправедливостей, исполненного (так. —
О.Б.) разума и радостей», во имя которого была «принесена [наша жертва], хотя
в поисках его мы сбились с дороги») [Гутнова 2001: 606—607].

Наоборот, Гуревич, подчеркивая всю трагичность исторического опыта советской науки и страны в целом, отказывается отменить собственную роль субъекта:

Все в конце концов упирается в одно — в ответе на самому себе заданный вопрос:
сколько капель рабства ты сумел из себя выдавить, в какой мере свободен твой
дух? Так что дело не в одних только внешних обстоятельствах. Не с них нужно начинать [Гуревич 1994: 33] [38].

Видеть в себе лишь «жертву истории» (как и «влиться в общий хор») он не готов и не разделяет эсхатологических представлений о ее конце [39]. На месте «абсолютного властителя», отождествленного с историей, у Гуревича — метафора
«маятника» истории [40]. Хотя от прямого ответа на вопрос, «является ли человек
активным двигателем истории», Гуревич уклоняется (ссылаясь на то, что он
сторонник «малых дел»), внутри предъявленной конструкции авторского «я»
ответ «да» представляется все же более вероятным. Вряд ли случайно, что тот
же вопрос осмыслялся в 1990-е годы как «большой», «конечный» вопрос его
профессиональной деятельности:

Способны ли индивиды, «простые» люди воздействовать на колебания маятника
истории? Я полагаю, что в попытке разгадать эту тайну и заключен конечный
смысл «ремесла» историка [Гуревич: 1994: 34] [41].

Внутри таких координат кажется закономерным, что, в отличие от Гутновой
и несмотря на нескрываемый трагизм в его описании советского опыта, этот
автор был склонен повторять «я — счастливчик».

* * *

В заключение коснусь вопроса о параллелях и происхождении описанного отношения к страху и его нарративных функций. Конечно, первая ассоциация —
построенное Ю. М. Лотманом знаменитое противопоставление «сферы стыда»
и «сферы страха» как взаимодополнительных регулирующих механизмов
культуры; «область “стыда”» подразумевает, что «испытывать страх стыдно» [Лотман 2000: 665 (ориг. 1970)] [42]. И Гуревич, и Гутнова, как мы видели,
в ином материале рисуют то же, что Лотман: все трое исходят из того, что
страх стыден, но по-разному используют эту идею. характерно, что в 1989 году (примерно в тот же период, когда Гуревич и Гутнова писали обсуждаемые
тексты) в популярных телевизионных лекциях Лотман подробно развил это
противопоставление, связав «стыд» с позитивными качествами «интеллигентности» и «свободы», а «страх» — с «хамством» и «рабством» [43]. Можно полагать, что в таком отношении к страху проявляются общие презумпции советской неофициальной культуры, в какой-то мере распространившиеся в годы
перестройки вширь (отчасти они захватили и Гутнову, чье происхождение из
семьи русских революционеров, вероятно, этому способствовало, хотя бы и помимо ее воли, но также авторов многих мемуаров, описывающих и осуждающих страх, порожденный сталинским террором; они каким-то образом воздействовали и на широкую телевизионную аудиторию Лотмана и других). Важно,
что Лотман возводит это противопоставление стыда и страха к дворянской
культуре XVIII — первой половины XIX веков [Лотман 2003: 498—500], тем
самым указывая на собственную сферу культурных ориентиров и подтверждая, и расширяя значение культуры дореволюционной интеллигенции для носителей советской неофициальной культуры.

Другая очевидная параллель — близость неортодоксального нарратива, и
повествований Гуревича в частности, к устройству мемуаров диссидентов, специально рассмотренных Б. Натансом [Натанс 2018] [44]. Тут те же ключевые вехи:
личное прозрение (или осознание себя «неверующим»), ассоциированное
с возмужанием; противостояние власти, обеспечивающее, пусть высокой ценой, самореализацию [45] и сохранение «собственного голоса»; принцип «прозрачности» — отказа от двуличия («двуязычия») в приватном и публичном
поведении. С этим прямо связано и лежащее на острие нашей темы фактически одинаковое у Гуревича и диссидентов восприятие молчания («немоты»)
как производного страха и трусости, сочетающееся с противоположением себя
«пассивно молчащему» большинству советских людей (и, у Гуревича, историков), которые, в понимании авторов, не могут не знать, как обстоит дело на самом деле, а если не знают или не говорят об этом вслух — то из страха, притом
(после Хрущева) иррационального [Натанс 2018: 421—426, 430—434, 437]. Тут
та же поэтизация индивидуальной героики, хотя у Гуревича, как и в неортодоксальном нарративе в целом, она в сравнении с диссидентами релятивизирована погружением в творческие, собственно научные поиски. При этом,
отмечая (вслед за Хелльбеком [Hellbeck 2004] и подобно Паперно) общую тенденцию русской мемуаристики сопрягать «я» и большую историю, коей отвечают мемуары диссидентов (что мы видели и у Гутновой, и у Гуревича) [46], Натанс подчеркивает их веру в надличностное значение «развитой» личности
(такая личность задает модели для общего поведения, отрешения от страха,
в частности). Он говорит о параллелях не с гегельянством, но с Кантом — в связи с проблемами преодоления безгласности и внутренней личностной работы
[Натанс 2018: 430—431]. Сходная проблематика личности у Гуревича, и именно в рамках рассмотренных мемуарных текстов [47]
, основана, конечно, на сложном переплетении разных «парадигм» истории идей. Однако внутри такого
переплетения я бы подчеркнула влияние русского романтизма XIX века, «законсервированное» советской культурой, в частности, в понятии «творческой
личности» [Плотников 2008]. О романтизме и пишет Лотман, говоря не только о «стыде страха», но и о преодолении страха смерти поэзией (это статья
1975 года, широко читавшаяся советской гуманитарной интеллигенцией [48]):

Декабристы <…>, пропуская жизнь через фильтры героических текстов, просто
отменили то, что не подлежало занесению на скрижали истории. Прозаическая
ответственность перед начальниками заменялась ответственностью перед
историей, а страх смерти — поэзией чести и свободы [Лотман 1992: 336].

Впрочем, это дальнее влияние: Гуревич, разумеется, не декабрист и таковым
себя не считает, а «проза жизни» у обоих спорящих авторов мемуаров и стала
историей, хотя у Гуревича — лишь «в главном и основном».

Так что описанное восприятие страха вырастает из смешения разных компонентов. Очень важная и у Гутновой, и у Гуревича память о сталинском терроре и позднесталинских кампаниях, как и крайне актуальный в мемуарах личный позднесоветский опыт авторов [49] осмысляются в большой мере под влиянием идеализированного образа дореволюционной культуры. Причем само
отношение к страху не кажется зависящим от того, воспринят ли этот образ
через его трансформации в советской официальной идеологии (и советскую
героическую романтику, в частности) или, как в неофициальной культуре, через стремление приблизиться к нему (образу, точнее идеалам дореволюционной культуры) напрямую (ср.: [Берелович 2011]). Характерно, что в неофициальной культуре этот образ включает как ученые традиции, так и «бытовое
поведение» дореволюционной интеллигенции (и ее предшественников). Вместе с тем, соотношение этих идеалов с «жизнью», возможности и обязательность
их практического применения видятся нашими авторами «воюющих» мемуаров, как мы убедились, очень по-разному («постыдное оправдание», каким
предстает страх у Гутновой, все же очень далеко от идеализированного этоса
декабристов).

При отчасти сходных истоках представлений и одинаковой оценке того,
как страх влияет на людей, самый дискурс страха и способы его использования в повествовании, как выяснилось, отвечали не только разным идеологическим, но и разным историософским и личностным презумпциям двух историков. Вместе с тем — во всяком случае, под еще не остывшим воздействием
перестройки (и 90-х годов у Гуревича) — этот дискурс в обоих нарративах играл конструирующую роль в определении себя, понятий «я», «мы» и «другой»,
тем самым и в выстраивании того, что называется несколько слишком общó
«(пост)советской» субъективностью — как и «(пост)несоветской». Стоит заметить, что результаты такого построения этих субъективностей — виктимность
Гутновой и агентность Гуревича — выглядят достаточно парадоксальными относительно объективного положения этих авторов внутри советского властвовавшего порядка.

Библиография / References

[Баткин 2002] — Баткин Л.М. Историк о себе:
внутренняя логика самодвижения / Баткин Л. М. Пристрастия: Избранные эссе и
статьи о культуре. 2-е изд., доп. М.: РГГУ,
2002.

(Batkin L.M. Istorik o sebe: vnutrennyaya logika samodvizheniya / Batkin L.M. Pristrastiya: Izbrannye esse i stat’i o kul’ture. Moscow, 2002.)

[Берелович 2011] — Берелович А.Я. Как строятся культовые фигуры в позднесоветское
время / М.Ф. Надъярных, А.П. Уракова
(отв. ред.). Культ как феномен литературного процесса: автор, текст, читатель. М.: ИМЛИ РАН, 2011. с. 452—457.

(Berelovich A.Ya. Kak stroyatsya kul’tovye figury
v pozdnesovetskoe vremya / M.F. Nad”yarnykh, A.P. Urakova (Eds.). Kul’t kak fenomen
literaturnogo protsessa: avtor, tekst, chitatel’.
Moscow, 2011. P. 452—457.)

[Бессмертный 1994] — Бессмертный Ю.Л. К читателю // Одиссей: человек в истории. 1992. М.: Кругъ, 1994. с. 5—6.

(Bessmertnyy Yu.L. K chitatelyu // Odissey: Chelovek v istorii. 1992. Moscow, 1994. P. 5—6.)

[Бессмертный 2002] — Бессмертный Ю.Л. Пути медиевиста в СССР // Французский
ежегодник. М.: УРСС, 2002. с. 247—271.

(Bessmertnyy Yu.L. Puti medievista v SSSR // Frantsuzskiy ezhegodnik. Moscow, 2002. P. 247—
271.)

[Бессмертный 2003a] — Бессмертный Ю.Л. Август 1991 года глазами московского
историка. Судьбы медиевистики в советскую эпоху // Homo historicus. к 80-
летию со дня рождения Ю.Л. Бессмертного: В 2 кн. М.: Наука, 2003. Кн. I. C.
29—55.

(Bessmertnyy Yu.L. August 1991 as Seen by a Moscow Historian, or the Fate of Medieval Studies
in the Soviet Era // Homo historicus. K 80-letiyu so dnya rozhdeniya Yu.L. Bessmertnogo:
In 2 vols. Moscow, 2003. Vol. 1. P. 29—55.)

[Бессмертный 2003б] — Бессмертный Ю.Л.
«Начать с начала…» Интервью Ю.Л. Бессмертного Н.Е. Копосову (20 сентября
1991 года) // Homo historicus. к 80-летию
со дня рождения Ю.Л. Бессмертного: В 2
кн. М.: Наука, 2003. Кн. 2. С. 335 — 370.

(Bessmertnyy Yu.L. «Nachat’ s nachala…» Interv’yu
Yu.L. Bessmertnogo N.E. Koposovu (20 sentyabrya 1991 goda) // Homo historicus. K 80-letiyu so dnya rozhdeniya Yu.L. Bessmertnogo: In
2 vols. Moscow, 2003. Vol. 2. P. 335—370.)

[Гланц 2011] — Гланц Т. Позор. О восприятии
ввода войск в Чехословакию в литературных и гуманитарных кругах // НЛО. 2011.
№5.

(Glants T. Pozor. O vospriyatii vvoda voysk v Chekhoslovakiyu v literaturnykh i gumanitarnykh
krugakh // NLO. 2011. № 5.)

[Гуревич 1993] — Гуревич А.Я. Исторический
синтез и школа «Анналов». М.: Индрик,
1993.

(Gurevich A.Ya. Istoricheskiy sintez i shkola «Annalov». Moscow, 1993.)

[Гуревич 1994] — Гуревич А.Я. «Путь прямой,
как Невский проспект», или Исповедь
историка // Одиссей: человек в истории.
1992. М.: Кругъ, 1994. с. 7—34.

(Gurevich A.Ya. «Put’ pryamoy, kak Nevskiy prospect», ili Ispoved’ istorika // Odissey: Chelovek v istorii. 1992. Moscow, 1994. P. 7—34.)

[Гуревич 2002] — Гуревич А.Я. Историк среди руин: попытка критического прочтения мемуаров Е.В. Гутновой // Средние
века. 2002. Вып. 63. С. 362—393.

(Gurevich A.Ya. Istorik sredi ruin: popytka kriticheskogo prochteniya memuarov E.V. Gutnovoy //
Srednie veka. 2002. Vol. 63. P. 362—393.)

[Гуревич 2004] — Гуревич А.Я. История историка. М.: РОССПЭН, 2004.

(Gurevich A.Ya. Istoriya istorika. Moscow, 2004.)

[Гуревич 2005] — Гуревич А.Я. О присвоении
прошлого. Открытое письмо Л. Т. Мильской // Средние века. 2005. Вып. 66. С. 408—414.

(Gurevich A.Ya. O prisvoenii proshlogo. Otkrytoe
pis’mo L.T. Mil’skoy // Srednie veka. 2005.
Vol. 66. P. 408—414.)

[Гутнова 2001] — Гутнова Е.В. Пережитое. М.: РОССПЭН, 2001.

(Gutnova E.V. Perezhitoe. Moscow, 2001.)

[Данилов 1969] — Данилов А.И. К вопросу
о методологии исторической науки // Коммунист. 1969. № 5. с. 68—81.

(Danilov A.I. K voprosu o metodologii istoricheskoy
nauki // Kommunist. 1969. № 5. P. 68—81.)

[Девятайкина 2014] — Девятайкина Н.И. Мемуары медиевистов как источник для истории историков: «Пережитое» В.В. Гутновой // История: электронный научнообразовательный журнал. 2014. Т 5. Вып. 6 (29) (https://history.jes.su/s207987840000800-9-1/?sl=ru
(дата обращения:
15.11. 2019)).

(Devyataykina N.I. Memuary medievistov kak istochnik dlya istorii istorikov: «Perezhitoe» E.V. Gutnovoy // Istoriya: elektronnyy nauchno-obrazovatel’nyy zhurnal. 2014. Vol. 5. № 6 (29) (https://history.jes.su/s207987840000800-9-1/?sl=ru
(accessed: 15.11.2019)).)

[Дмитриев 2013] — Дмитриев А.Н. Мемуары
постсоветских гуманитариев: стандартизация памяти? / Под ред. Е.А. Вишленковой, И.М. Савельевой. Сословие русских профессоров: создатели статусов и смыслов. М.: Изд. дом ВШЭ, 2013. С. 358—384.

(Dmitriev A.N. Memuary postsovetskikh gumanitariev: standartizatsiya pamyati? / E.A. Vishlenkova, I.M. Savel’eva (Eds.). Soslovie russkikh
professorov: sozdateli statusov i smyslov.
Moscow, 2013. P. 358—384.)

[Зарецкий 2011] — Зарецкий Ю. Стратегии
понимания прошлого: теория, история,
историография. М.: Новое литературное
обозрение, 2011.

(Zaretskiy Yu. Strategii ponimaniya proshlogo: teoriya, istoriya, istoriografiya. Moscow, 2011.)

[Каждан 1994] — Каждан А.П. Трудный путь
в Византию // Одиссей: человек в истории. 1992. М.: Кругъ, 1994. с. 35—50.

(Kazhdan A.P. Trudnyy put’ v Vizantiyu // Odissey:
Chelovek v istorii. 1992. Moscow, 1994.
P. 35—50.)

[Копосов 2011] — Копосов Н.Е. Память строгого режима: история и политика в России. М.: Новое литературное обозрение,
2011.

(Koposov N.E. Pamyat’ strogogo rezhima: istoriya
i politika v Rossii. Moscow, 2011.)

[Копосов, Бессмертная 2003] — Копосов Н.Е.,
Бессмертная О.Ю. Юрий Львович Бессмертный и «новая историческая наука»
в России // Homo historicus. К 80-летию
со дня рождения Ю.Л. Бессмертного: В 2 кн. Кн. I. М.: Наука, 2003. С. 122—160.

(Koposov N.E., Bessmertnaya O.Yu. Yuriy L’vovich
Bessmertnyy i «novaya istoricheskaya nauka»
v Rossii // Homo historicus. K 80-letiyu so dnya
rozhdeniya Yu.L. Bessmertnogo: In 2 vols. Moscow, 2003. Vol. 1. P. 122—160.)

[Крих 2013] — Крих С.Б. Быть марксистом:
крест советского историка // Мир историка. Вып. 8. Омск: Изд-во Омского гос.
ун-та, 2013. С. 54—78.

(Krikh S.B. Byt’ marksistom: krest sovetskogo istorika // Mir istorika. Issue 8. Omsk, 2013.
P. 54—78.)

[Лотман 1992] — Лотман Ю.М. Избранные
статьи. Т. 1: Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн: Александра,
1992.

(Lotman Yu.M. Izbrannye stat’i. In 3 vols. Vol. 1: Stat’i
po semiotike i tipologii kul’tury. Tallinn, 1992.)

[Лотман 2000] — Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПБ, 2000.

(Lotman Yu.M. Semiosfera. Saint Petersburg, 2000.)

[Лотман 2003] — Лотман Ю.М. Воспитание
души. СПб.: Искусство-СПБ, 2003.

(Lotman Yu.M. Vospitanie dushi. Saint Petersburg,
2003.)

[Мильская 2002] — Мильская Л.Т. Воспоминания Е. В. Гутновой и их достоверность // Средние века. 2002. Вып. 63. С. 394—401.

(Mil’skaya L.T. Vospominaniya E.V. Gutnovoy i ikh
dostovernost’ // Srednie veka. 2002. Vol. 63.
P. 394—401.)

[Мильская 2004] — Мильская Л.Т. Заметки
на полях (по поводу статьи А. Я. Гуревича «Историк среди руин…») // Средние
века. 2004. Вып. 65. С. 214—228.

(Mil’skaya L.T. Zametki na polyakh (po povodu stat’i
A.Ya. Gurevicha «Istorik sredi ruin…») // Srednie veka. 2004. Vol. 65. P. 214—228.)

[Натанс 2018] — Натанс Б. Заговорившие рыбы: о мемуарах советских диссидентов / Под ред. А. Пинского. После Сталина: Позднесоветская субъективность (1953—
1985). СПб.: ЕУСПб, 2018. С. 398—443.

(Nathans B. Talking Fish: On Soviet Dissident Memoirs / Ed. by A. Pinskiy. Posle Stalina: Pozdnesovetskaya sub”ektivnost’ (1953—1985).
Saint Petersburg, 2018. P. 398—443. — In
Russ.)

[Некрич 1979] — Некрич А. Отрешись от страха: воспоминания историка. London: Overseas Publications Interchange, 1979.

(Nekrich A. Otreshis’ ot strakha: Vospominaniya istorika. London, 1979.)

[Паперно 2004] — Паперно И. Советский опыт,
автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // НЛО. 2004. № 5.

(Paperno I. Sovetskiy opyt, avtobiograficheskoe pis’-
mo i istoricheskoe soznanie: Ginzburg, Gertsen,
Gegel’ // NLO. 2004. № 5.)

[Пинский 2018] — Пинский А. Предисловие / Под ред. А. Пинского. После сталина: Позднесоветская субъективность (1953—
1985). СПб.: ЕУСПб, 2018. с. 9—37.

(Pinskiy A. Predislovie / A. Pinskiy (Ed.). Posle Stalina: Pozdnesovetskaya sub”ektivnost’ (1953—
1985). Saint Petersburg, 2018. P. 9—37.)

[Плотников 2008] — Плотников Н. От «индивидуальности» к «идентичности» (история понятий персональности в русской
культуре) // НЛО. 2008. № 3.

(Plotnikov N. Ot «individual’nosti» k «identichnosti»
(istoriya ponyatiy personal’nosti v russkoy
kul’ture) // NLO. 2008. № 3.)

[Пугачева 2011] — Пугачева М. Вторая наука или «игра в бисер»: семинарское
движение в социологии 1960—1970-х
годов // НЛО. 2011. № 5.

(Pugacheva M. Vtoraya nauka ili «igra v biser»: seminarskoe dvizhenie v sotsiologii 1960—1970-kh
godov // NLO. 2011. № 5.)

[Рыжковский 2009] — Рыжковский В. Советская медиевистика and Beyond (к истории
одной дискуссии) // НЛО. 2009. № 3.

(Ryzhkovskiy V. Sovetskaya medievistika and Beyond
(k istorii odnoy diskussii) // NLO. 2009. № 3.)

[Рыжковский 2013] — Рыжковский В.В. В поисках англосаксонского феодализма: А. Я. Гуревич и московские медиевисты
от позднего сталинизма до ранней «оттепели» // Фундаментальная наука:
проблемы изучения, сохранения и реставрации документального наследия. М.: Архив РАН, 2013.

(Ryzhkovskiy V.V. V poiskakh anglo-saksonskogo
feodalizma: A.Ya. Gurevich i moskovskie medievisty ot pozdnego stalinizma do ranney
«ottepeli» // Fundamental’naya nauka: problemy izucheniya, sokhraneniya i restavratsii
dokumental’nogo naslediya. Moscow, 2013.)

[Свешников 2008] — Свешников А.В. Советская медиевистика в идеологической
борьбе конца 1930—1940 годов // НЛО.
2008. № 90. С. 86—112.

(Sveshnikov A.V. Sovetskaya medievistika v ideologicheskoy bor’be kontsa 1930—1940 godov //
NLO. 2008. № 90. P. 86—112.)

[Свешников 2015] — Свешников А.В. «Китайская стена» или «зыбкая грань»? О границах «неофициальной» советской историографии в 1970-е годы // Неофициальная
медиевистика и советский «культурный
поворот». «Круглый стол» ИГИТИ и Лаборатории медиевистических исследований ВШЭ. 10.02.2015 (https://youtu.be/VuueOv2UMIQ (дата обращения: 15.11.
2019)).

(Sveshnikov A.V. «Kitayskaya stena» ili «zybkaya
gran’»? O granitsakh «neofitsial’noy» sovetskoy istoriografii v 1970-e gody // Neofitsial’naya medievistika i sovetskiy «kul’turnyy
povorot». «Kruglyy stol» IGITI i Laboratorii
medievisticheskikh issledovaniy HSE, 10.02.
2015 (https://youtu.be/VuueOv2UMIQ (accessed: 15.11.2019)).)

[Серебрякова 2018] — Серебрякова Е.Г. От
«шестидесятничества» к диссидентству:
специфика советской нонконформистской идентичности. Воронеж: Кварта, 2018.

(Serebryakova E.G. Ot «shestidesyatnichestva» k dissidentstvu: spetsifika sovetskoy nonkonformistskoy identichnosti. Voronezh, 2018.)

[Средние века 2005] — Послесловие редколлегии // Средние века. 2005. Вып. 66.

(Posleslovie redkollegii // Srednie veka. 2005. Vol. 66.)

[Стенограмма 2007] — Стенограмма объединенного заседания сектора истории средних веков Института истории АН СССР и
кафедры истории средних веков Московского государственного университета //
Одиссей: человек в истории. 2007. М.: Наука, 2007. с. 250—349.

(Stenogramma ob”edinennogo zasedaniya sektora istorii srednikh vekov Instituta istorii AN
SSSR i kafedry istorii srednikh vekov Moskovskogo gosudarstvennogo universiteta //
Odissey: Chelovek v istorii. 2007. Moscow,
2007. P. 250—349.)

[Степанов 2007] — Степанов Б.Е. Тонкая
красная нить: споры о личности и индивидуальности как зачин историографии
1990-х // НЛО. 2007. № 83.

(Stepanov B.E. Tonkaya krasnaya nit’: spory o lichnosti i individual’nosti kak zachin istoriografii
1990-kh // NLO. 2007. № 83.)

[Уваров 2006] — Уваров П. Портрет медиевиста на фоне корпорации // НЛО. 2006.
№ 81.

(Uvarov P. Portret medievista na fone korporatsii //
NLO. 2006. № 81.)

[Уваров 2015] — Уваров П. Между «ежами» и
«лисами». Заметки об историках. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

(Uvarov P. Mezhdu «ezhami» i «lisami». Zametki ob
istorikakh. Moscow, 2015.)

[Хархордин 2016] — Хархордин О. Обличать
и лицемерить. Генеалогия российской
личности. СПб.: ЕУСПб, 2016.

(Kharkhordin O. Oblichat’ i litsemerit’. Genalogiya
rossiyskoy lichnosti. Saint Petersburg, 2016.)

[Цатурова 2005] — Цатурова С.К. Рец. на:
Homo historicus: к 80-летию со дня рождения Ю.Л. Бессмертного // Средние
века. 2005. Вып. 66. С. 303—311.

(Tsaturova S.K. Review of: Homo historicus: k 80-letiyu so dnya rozhdeniya Yu.L. Bessmertnogo //
Srednie veka. 2005. Vol. 66. P. 303—311.)

[Чирикова 2017] — Чирикова М.И. Советское
прошлое и идентичность автора в мемуарах московских медиевистов 1990-х —
начала 2000-х годов. Выпускная квалификационная работа бакалавра. Образовательная программа «История». Науч.
рук. О.Ю. Бессмертная. М.: НИУ ВШЭ,
2017.

(Chirikova M.I. Sovetskoe proshloe i identichnost’
avtora v memuarakh moskovskikh medievistov 1990-h — nachala 2000-h gg. Vypusknaya kvalifikatsionnaya rabota bakalavra.
Obrazovatel’naya programma «Istoriya».
Under the supervision of O.Yu. Bessmertnaya. Moscow, 2017.)

[Юрчак 2014] — Юрчак А. Это было навсегда,
пока не кончилось: последнее советское
поколение. М.: Новое литературное обозрение, 2014.

(Yurchak A. Everything was Forever, Until it was No
More: The Last Soviet Generation. Moscow,
2014. — In Russ.)

[Яковлева 2012] — Яковлева Н. Человеческий
документ: история одного понятия // Slavica Helsingiensia, 42. Helsinki, 2012.

(Yakovleva N. Chelovecheskiy dokument: istoriya
odnogo ponyatiya // Slavica Helsingiensia, 42.
Helsinki, 2012.)

[Balina 1992] — Balina M. The Autobiographies
of Glasnost: The Question of Genre in Russian Autobiographical Memoirs of the 1980s //
a/b: Auto/Biography Studies. Vol. 7. № 1.
P. 13—26.

[Balina 1996] — Balina M. Introduction: Russian Autobiographies of the Twentieth Century: Fictions of
The Self // a/b: Auto/Biography Studies. Vol. 11.
№ 2. P. 3—7.

[Bessmertny 1991] — Bessmertny Y. La vision du
monde et l’histoire démographique en France aux IXe — XVe siècles. Quatre leçons au
Collège de France. Mars 1989. Documents
et inédits du Collège de France, 1991.

[Bessmertny 1992] — Bessmertny Y. August 1991
as Seen by a Moscow Historian, or the Fate
of Medieval Studies in the Soviet Era // The
American Historical Review. 1992. Vol. 97.
№ 3. P. 803—816.

[Dintenfass 1999] — Dintenfass M. Crafting Historians’ Lives: Autobiographical Constructions
and Disciplinary Discourses after the Linguistic Turn // The Journal of Modern History.
1999. Vol. 71. P. 150—165.

[Eakin 1992] — Eakin P.J. Touching the World: Reference in Autobiography. Princeton: Princeton University Press, 1992.

[Hellbeck 2004] — Hellbeck J. Russian Autobiographical Practice // Autobiographical Practices
in Russia / Ed. by J. Hellbeck, K. Heller. Gottingen: V & R unipress, 2004.

[Nora 1987] — Nora P. Présentation // Essais d’egohistoire. Réunis et présentés par P. Nora. Paris:
Gallimard, 1987.

[Paperno 2009] — Paperno I. Stories of the Soviet
Experience: Memoirs, Diaries, Dreams. Ithaca;
L.: Cornell University Press, 2009.

[Riasanovsky 1976] — Riasanovsky N.V. A Parting
of Ways: Government and the Educated Public in Russia, 1801—1855. Oxford: Clarendon,
1976.

[Shortland, Yeo 1996] — Shortland M., Yeo R. Introduction / M. Shortland, R. Yeo (Eds.). Telling Lives in Science: Essays on Scientific
Biography. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 1—44.

[1] 1 В печати этот термин применительно к медиевистам использовали и продолжатели полемики, как П. Ю. Уваров и Н. Е. Копосов, и те, кто пытался разными способами выйти за ее рамки, как В. Рыжковский и А. Н. Дмитриев [Уваров 2006; Копосов 2011: 194; Рыжковский 2009; Дмитриев 2013]. О войне мемуаров Н. Я. Мандельштам и Э. Г. Герштейн в контексте постсоветской мемуаристики см.: [Paperno 2009: 29—30, 266].

[2] Дочь меньшевика В.О. Левицкого (Цедербаума), брата Ю. О. Мартова, Е. В. Гутнова долгое время имела основания опасаться репрессий той или иной тяжести в собственный адрес, но, в целом, избежала их; эти опасения не могли не повлиять на ее позицию и взгляды, специальное рассмотрение которых не входит в задачи этой статьи. Отказавшись от вступления в КПСС, она формально не занимала высоких руководящих постов. Однако, будучи заместителем заведующего кафедрой средних веков истфака МГУ, С. Д. Сказкина, она, как мы увидим ниже, считала себя «фактическим руководителем» (или одним из них) и кафедры, и всей советской медиевистики.

[3] Оба эти определения оспаривались. подчеркну, однако, что понятие «неофициальная» здесь исторично: оно подразумевает не наличие или отсутствие формальной включенности действующих лиц в официальные советские институты, а их самовосприятие, отношение к тому, что называлось «официальной идеологией», к «общепринятым» в «официальных» институциях научным стратегиям и нормам поведения, ту или иную степень их связи с неофициальной советской культурой в целом; ср.: [Гуревич 1993: 10; Bessmertny 1992: 808; Бессмертный 2003a: 38]. Возражения см., например, в: [Рыжковский 2009].

[4] А. П. Каждан, специалист по Византии, покинул СССР в 1978 году.

[5] О роли позиции последнего свидетеля в постсоветской мемуаристике см.: [Paperno 2009; чирикова 2017].

[6] Цитированные три текста Ю. Л. Бессмертного, опубликованные в начале 2000-х годов, созданы в конце 1980-х — начале 1990-х годов, первые два — русские версии работ, изданных за рубежом [Bessmertny 1991; 1992].

[7] История формирования этого нарратива и его отдельных временных пластов — предмет специального исследования. Можно думать, что как целое он сложился в конце 1960-х — начале 1970-х годов [Бессмертный 2003а]. Об устной неофициальной культуре гуманитариев 1970—1980-х годов см. особенно: [Берелович 2011; Баткин 2002; Копосов, Бессмертная 2003; Пугачева 2011].

[8] «Запоздалый» характер «войны мемуаров» связан, конечно, с поздней публикацией «пережитого» по сравнению со временем написания этой книги. Как хорошо известно, еще позже были опубликованы и полные мемуары А. Я. Гуревича [Гуревич 2004], непосредственно с «войной мемуаров» не связанные, записанные, судя по его высказываниям, раньше его выступления с прямой полемикой против мемуаров Гутновой и разворачивающие, в целом, ту же картину, что и его статьи. Однако не оказалось ли это опоздание «своевременным», если иметь в виду перемены в общей атмосфере начала и середины 2000-х годов, в какой появилась книга Гутновой и состоялись бои за память, по сравнению с началом 1990-х годов, когда были впервые опубликованы воспоминания неофициальных медиевистов? Не отвечал ли энтузиазм в оспаривании их нарратива этим переменам?

[9] Одновременно они, вероятно, открывают и новый этап «боев», лежащий за пределами моего рассмотрения.

[10] Ср. также рецензию, представляющуюся мне основанной, помимо собственно идеологических разногласий, на повторяющемся недопонимании и искажении смысла рецензируемых текстов, в частности воспоминаний Ю. Л. Бессмертного, Г. С. Кнаббе и др.: [Цатурова 2005].

[11] Критику подобных трактовок см.: [Копосов 2011: особ. 192—196].

[12] Паперно специально упоминает рубрику в «Одиссее» «Историк и время» (в рамках которой были опубликованы статьи Гуревича и Каждана) и эссе Л. М. Баткина [Paperno 2009: 2, 13], но не рассматривает обсуждаемые мною тексты. Эссе Баткина она подробнее анализирует в другой работе [Паперно 2004], к чему я вернусь ниже.

[13] Курсив в цитатах здесь и далее мой.

[14] Мы убедимся ниже, что представление об общеисторической значимости собственной жизни у Гутновой выражено с предельной эксплицитностью.

[15] Об исторической эволюции понятия «исторический документ» и о связанных с ним жанрах XIX века см.: [Яковлева 2012].

[16] Такой, в частности, была первоначальная реакция М. И. Чириковой, тогда — студентки 3-го курса бакалавриата по истории. Но и более искушенного читателя подкупает сочетание глубокой трагичности и теплой откровенности в тоне этого рассказа.

[17] Имелось в виду, что в секторе средних веков Института истории АН СССР, которым в это время тоже заведовал Сказкин, его заместителем был Я. А. Левицкий, друг Гутновой, и эти две московские структуры, кафедра и сектор, задавали «направления» всей советской медиевистики.

[18] Характерность этой проблематики отразилась в работе М. Динтенфасса, рассматривавшего сквозь призму автобиографий, написанных историками, то, насколько их индивидуальные этические и эстетические предпочтения повлияли на их профессиональную деятельность [Dintenfass 1999].

[19] Авторы введения к книге, рассматривающей проблемы повествования в автобиографии ученого, отмечая парадокс между индивидуальным характером научного творчества и нередким стремлением ученых к собственной деперсонализации ради объективистской научности, видят в «формальном», сугубо «интеллектуальном» автопортрете, представленном в автобиографии Эйнштейна, образец «отказа от себя» («transcending of self») [Shortland, Yeo 1996: 9].

[20] Как мы видели выше, отождествление истории советской медиевистики с этими двумя институциями у Гутновой выражено даже в большей степени.

[21] Хотя воспоминания А. П. Каждана, который был старше, имеют несколько иную структуру, их близость неортодоксальному нарративу очевидна: «Но дискуссии в пределах кафедры средних веков или соответствующего сектора Института истории АН СССР оставались обычно научными, пока не подросло новое поколение профессиональных громил. Но это особая тема» [Каждан 1994: 38] (Речь идет о времени его учения на истфаке МГУ, 1939—1941 годах).

[22] См. стенограмму одного из таких собраний [стенограмма 2007]. Один из ярких примеров воспоминаний других историков о тех же антикосмополитических «проработках»: [Некрич 1979: 30—64, специально о Н. А. Сидоровой: 59]. О «дискурсивной» подготовке этих кампаний внутри самой медиевистики на предшествовавших этапах (в силу участия тех же ученых старшего поколения в антифашистской пропаганде), фактически разрушающей образ «золотого века», и превращении медиевистики после кампаний в «идеологически дисциплинированную», «органическую часть системы советской науки» см.: [Свешников 2008].

[23] Яркие преподавательские качества С. Д. Сказкина до «проработок» 1949 года подчеркивает Ю. Л. Бессмертный [2003б: 349 и след.].

[24] Министр просвещения СССР в 1967—1980 годы.

[25] Число противостоявших «неофициальным» медиевистам охранителей, разумеется, не ограничивалось названными двумя фигурами; акцентирование их роли в рассматриваемых повествованиях связано со значимостью самой этой роли, но также, возможно, и с большей сложностью отношения к ним коллег и связей с авторами и их учителями.

[26] Гуревич продолжает рассказ, где на предыдущем этапе, в 1955 году, Данилов по требованию «партийных инстанций» опубликовал «пасквиль» в стиле «прокурорских речей Вышинского» против Д. М. Петрушевского (скончавшегося еще в 1942 году), имевший целью опровергнуть «ошибки» в вышедшем ранее сборнике памяти Петрушевского [Гуревич 1994: 12—14].

[27] Критике в качестве структуралистов («каковыми мы… строго говоря не были» [Гуревич 2004: 381]) подверглись пятеро медиевистов и античников: А. Я. Гуревич, М. А. Барг, Е. М. Штаерман, Л. В. Данилова, Ю. Л. Бессмертный [Данилов 1969]. Подробнее см.: [Копосов, Бессмертная 2003: особ. 131—133].

[28] Термин введен представителями 3-го поколения французских «Анналов» — Ж. ле Гоффом, Р. Шартье, Ж. Ревелем и др. в книге «La nouvelle histoire» (Париж, 1978). См. об этом, в частности: [Гуревич 1993].

[29] «Нападки не украшают жизнь, но они могут укрепить в исследователе стремление не идти на компромиссы, развить его сопротивляемость. Эти обстоятельства играют свою роль и в формировании его научных взглядов» [Гуревич 1994: 18; ср.: Бессмертный 2003б: 358].

[30] «Эти люди уже не боялись высказывать свои мнения, распространять самиздатовские книги, писать художественные и публицистические произведения, шедшие вразрез с официальными требованиями. после тридцатилетнего безмолвия это воспринималось все же как сдвиг, пусть самое маленькое, но расширение окружавшего нас пространства. Однако нельзя забывать и другого, — масса народа по-прежнему безмолвствовала и, скорее, осуждала этих смельчаков». Строкой выше — характерная проговорка «доперестроечного» восприятия: «открытые диссиденты» — это люди, бесстрашно «стремившиеся выехать за рубеж» [Гутнова 2001: 480].

[31] Автор рассказывает, например, об А. И. Неусыхине, сказавшем в конце 1960-х годов, что в крайней ситуации он не выдержит пыток [Гуревич 1994: 15]. Стоит заметить, что в этот период и позже среди части интеллигенции разных поколений подобный вопрос при оценке своих возможностей в противостоянии власти был общим местом и не всегда свидетельствовал о всепоглощающем страхе. О страхе А. И. Неусыхина перед новыми «проработками» и идеологической критикой, останавливавшем его писание, см. также: [Бессмертный 2003б: 356], ср. о страхе, «сковывав[шем] умы и души» историков (в частности, С. Д. Сказкина) и ведшем к «внутренне[му] перерождени[ю] интеллигенции»: [Бессмертный 2003а: 43—44].

[32] Далее говорится об особой концентрации страха (вплоть до психического заболевания) у С. Д. Сказкина.

[33] Характерно, что позже, подробно описывая практику самоцензуры у советских историков, Гуревич, почти цитируя приведенное мною место его статьи 1994 года, противопоставляет этой общей практике поведение немногих (и, выходит, свое собственное и близких ему «мы»), хотя и говорит о ней с горечью и со знанием дела: «Даже за своим письменным столом историк не позволял себе высказать вещи, относительно справедливости которых у него не было особых или вообще никаких сомнений… Для того чтобы не попасться, не иметь неприятностей, он занимался — простите меня — кастрацией собственной мысли… Я не хочу сказать, что так поступали все советские историки — они были разные, и судьбы их трудов складывались тоже по-разному, но, так или иначе, все это имело место» [Гуревич 2004: 97].

[34] Ср. иначе у Ю. Л. Бессмертного: он говорит о поселившемся в нем страхе (после ареста отца на его глазах в 14 лет), видит в нем моральную и психологическую проблему — и не считает допустимым не преодолевать его [Бессмертный 2003а; 2003б]. Замечу, выходя за текст в область рецепции, что мне доводилось слышать от коллег Бессмертного (в частности, А. Б. Давидсона), говоривших о нем, что они «не встречали более мужественного человека».

[35] Ср. о неназванном собеседнике: «Но каковы же двуличие, сделавшееся натурой этого персонажа, и его уверенность в том, что это двуличие есть всеобщее состояние?!» [Гуревич 1994: 16]. Рассмотрение позднесоветского поведения в бинарных категориях двуличия подверглось убедительной критике [Юрчак 2014: особ. 58—61], однако нам важно, что именно в этих категориях его описывали наши авторы.

[36] Аналогично, с робостью мысли Гуревич связывает и молчание историков об их советском прошлом («за редкими исключениями»): с его точки зрения, историки, в отличие от других, к 2001 году написали мало мемуаров [Гуревич 2002: 363].

[37] Как парадигматический Паперно рассматривает сюжет «встречи в Йене» — цитирование Герценом письма Гегеля о его случайной встрече с Наполеоном в оккупированной французами Йене (в кармане у Гегеля лежала рукопись «Феноменологии духа»): Паперно трактует этот эпизод как «встречу двух воплощений абсолютного духа — абсолютный дух на коне (властитель. — О.Б.) и абсолютный дух в кармане, на исписанных листах (высшие проявления деятельности интеллектуала. — О.Б.)»; сквозь эмблематику этой встречи она анализирует «образ абсолютного духа, или всемирно-исторического гения, который “пересек нашу жизнь”» в поздне- и постсоветских автобиографиях интеллигенции.

[38] Клише о «выдавливании раба» (похоже, особенно актуализировавшееся в конце 1980-х — начале 1990-х годов, ср.: Натанс [2018: 433] о Сахарове и других) все же включает мотив внутреннего преодоления рабства (соответственно и страха, ему тождественного), отсутствующий, как отмечено выше, у Гуревича при описании страха как такового.

[39] Ср. нашумевшее эссе Л. М. Баткина «Сон разума» (1989), где он подвергает злой критике интеллигентскую «завороженность властью» Сталина (включая Л. Гинзбург), начиная его с иронического инвертирования таких эсхатологических представлений (что И. Паперно, кажется, восприняла буквально [Паперно 2004]).

[40] Гуревич немало говорит о «неумолимости времени», но имеет в виду, насколько я могу судить, лишь близость конца собственной жизни.

[41] Аллюзии между мотивами «рассказов о себе» и некоторыми профессиональными сюжетами и идиомами у А. Я. Гуревича отмечены мною, разумеется, не случайно; однако по существу это вопрос для отдельного исследования.

[42] Ср.: «Дополнительность отношений между “стыдом” и “страхом” как психологическими механизмами культуры позволяет строить типологические описания от систем, в которых гипертрофия области “страха” приводит к исчезновению сферы стыда (ср. “Анналы” Тацита, “Страх и отчаяние Третьей империи” Брехта), до таких, в которых стыд является единственным регулятором запретов» [Лотман 2000: 666].

[43] «Для людей с интеллигентной психологией регулирующим свойством является стыд, а для людей бесстыдных регулирующим свойством является страх: я не делаю, потому что боюсь. Стыд — это чувство свободного человека, а страх — это чувство раба. И то и другое принадлежит к этическим чувствам, к сфере запретов. Но страх — это принудительный запрет, внешний, а стыд — это добровольный запрет» [Лотман 2003: 499, ср. 281—282].

[44] Ср. доклад, оставшийся, насколько я знаю, неопубликованным: [Свешников 2015]. Попытку прочертить связи между нонконформистскими и собственно диссидентскими кругами в позднем СССР см. в: [Серебрякова 2018].

[45] Ср. о присутствии в «стандартных» постсоветских мемуарах «третьего» лица, каким мог бы стать повествователь, если бы ему/ей не мешали (наряду с лицами «себя-рассказчика» и «себя в прошлом»): [Balina 1992; 1996]. Как подчеркивает Натанс, этого не происходит в мемуарах диссидентов. Нет ничего подобного и в неортодоксальном нарративе «неофициальных» медиевистов. При всей виктимности в мемуарах Гутновой линия ее профессиональной успешности как будто позволяет и ей избежать такого третьего образа, однако это требует более подробного исследования.

[46] Характерно, что сопряженность «я» и большой истории в мемуарах американцев известный исследователь отмечает как особенность, связанную, преимущественно, с катастрофическим личным опытом войны [Eakin 1992: 138—139 и след.].

[47] Ключевая значимость проблематики личности в трудах «неофициальных» медиевистов хорошо известна. О ее развитии, особенно у Гуревича, в советские годы и позже (с фокусом на дискуссии о личности и индивидуальности, опубликованной в «Одиссее — 1990») см.: [Степанов 2007].

[48] Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историкопсихологическая категория) // Литературное наследие декабристов / Под ред. В. Базанова, В. Вацуро. Л.: Наука, 1975. С. 25—74.

[49] Когда Лотман говорит о собственном опыте страха — в тех трудах, что мне известны, — он вспоминает иное: исключительно опыт войны — фронта, где он был, — и говорит именно о том, как преодолеть страх (командир роты, он учил этому новичков) [Лотман 2003].

СОКИК | Неофициальный сайт о Каргаске и Каргасокском районе

Макшеев Вадим Николаевич
Шашель, И. Машина времени // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.1,2: фото. — (Рубрика «Общество»)
Каргасокский район — Красноярка, деревня — Маломуровка, деревня

«Первый шаг» // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.1. — (Рубрика «Актуально»)
Каргасокский район

Каргасокский Дом детского творчества
Зарубина Валентина Михайловна
Шашель, И. В стиле «этно» // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.2: фото. — (Рубрика «Культура»)
Каргасокский район — Каргасок, село

Махнутина Виктория
Сурадеева Ирина Викторовна
Обендерфер Жанна Германовна
Гаврилова Людмила Ивановна
Анисимова Любовь Петровна
Жукова, О. На конкурсной основе // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.2: фото. — (Рубрика «Культура»)
Каргасокский район

Каргасокская Центральная районная библиотека
Школа краеведческих знаний
Швецова, Т. Проверка временем // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.2. — (Рубрика «Культура»)
Каргасокский район — Каргасок, село

Каргасокская школа-интернат № 1
Шашель, И. Школа… А дальше? // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.3: фото. — (Рубрика «Образование»)
Каргасокский район — Каргасок, село

Перемитины, семья
«Семейная олимпиада» // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.3: фото. — (Рубрика «Физкульт-ура»)
Каргасокский район — Каргасок, село

Шатская Лидия Ивановна
Жукова, О. Шашель, И. Признание // Северная правда. — 2013. — 25 окт. (№ 141-142). — С.3. — (Рубрика «Сельские вести»)
Каргасокский район — Вертикос, село

Счастливы вместе: использование науки позитивной психологии для создания любви, которая длится

СЮЗАНН («Сьюзи») ПИЛЕДЖИ ПАВЕЛСКИ, MAPP, — писатель-фрилансер и консультант по благополучию, специализирующийся на науке о счастье и его влиянии на отношения и здоровье. Она имеет степень магистра прикладной позитивной психологии Пенсильванского университета. Ее рассказ на обложке журнала Scientific American Mind «Счастливая пара» (2010) стал катализатором для этой книги. Сьюзи ведет блог для Psychology Today и ведет колонку «Наука о благополучии» для Live Happy , где она также является редактором.Ранее она руководила отмеченными наградами кампаниями по связям со СМИ для клиентов из списка Fortune 500 и работала в сфере рекламы в Radio City Music Hall и в качестве ассоциированного продюсера HBO Downtown Productions и The Joan Rivers Show .

ДЖЕЙМС ПАВЕЛЬСКИ, Ph.D. , профессор практики и директор по образованию Центра позитивной психологии Университета Пенсильвании, где он вместе с Мартином Селигманом основал программу магистра прикладной позитивной психологии (MAPP).Исполнительный директор-учредитель IPPA, он в настоящее время возглавляет трехлетний многомиллионный грант на исследование связей между наукой о благополучии и искусством и гуманитарными науками. Международный основной докладчик, он выступал более чем в 20 странах на 6 континентах. Он часто фигурирует в средствах массовой информации, включая New York Times, U.S. News and World Report, Philadelphia Inquirer, и The Today Show .

Вместе Сьюзи и Джеймс регулярно проводят семинары по романам и исследованиям (TM) по всему миру.Глава 1

Любовь действительно все, что вам нужно?

16 января 2010 года в Филадельфии была необычно солнечная и теплая суббота для разгар зимы. Я начал этот день, как и любой другой, с бега на свежем воздухе, на этот раз в тренировочных трико и легкой футболке, а не в тяжелом флисе и обычной зимней беговой одежде. Мягкая погода была долгожданной передышкой от типичных холодных температур в это время года не только потому, что она наступила после одной из самых сильных метелей в новейшей истории города, но и потому, что это было прекрасное начало необычного дня, которого я никогда не смогу. забыть день, о котором я мечтала всю свою жизнь.День моей свадьбы. Когда я бежал по знакомым извилистым дорогам родного города моего детства, где золотые лучи солнца согревали мое лицо, я подумал про себя, что этот великолепный солнечный свет сулит мне счастье на всю жизнь. Я поднялся на последний холм, чувствуя себя торжествующим.

Шесть часов спустя, облаченный в изысканное венское бальное платье, я стоял у алтаря Соборной базилики Святых Петра и Павла, крупнейшей католической церкви в Пенсильвании. Я сияла от того, что только что вышла замуж за Джеймса, красивого и блестящего человека, покорившего мое сердце, ослепившего меня своим остроумным обаянием, чуткой душой и элегантным умом.«У нас впереди многообещающее и счастливое будущее», — подумал я. Когда мы, взявшись за руки, сошли с алтаря, я улыбнулся нашим близким, которые вышли, чтобы засвидетельствовать и принять участие в нашем праздновании любви. Ноты симфонической «Оды радости» Бетховена, исполненной трубачом и органистом, которых мы наняли для этого особенного дня, плыли вокруг нас, пока мы медленно шли по проходу.

Джеймс присоединился к нему, интонируя слова своим мощным баритоном — и на немецком! «Почему я не удивлен?» Я смеялся про себя, глядя, как он радостно подпевает музыке.

Я внезапно катапультировался в другое время, когда Джеймс удивил меня своими знаниями. За месяц или два до первого поцелуя мы задержались на ступенях этого самого собора. Я показал ему книгу «Исповедь святого Августина», которую читал, и мы обсудили наше взаимное восхищение этой классикой. Через некоторое время Джеймс спросил меня, который час, и, желая произвести на него впечатление, я дерзко ответил: «Что же тогда такое время?» Не теряя ни секунды, он перебил первоначальный вопрос Августина на латыни: «Quid est ergo tempus?» Затем он продолжил цитировать Августина по-английски: «Если меня никто не спросит, я знаю.Если я захочу объяснить это тому, кто спрашивает, я не знаю ». Я был поражен. Я хотел произвести на него впечатление, но теперь это был я, который был впечатлен! Бабочки, которые всегда порхали у меня в животе, когда я был в его присутствие теперь прервало полный хореографический праздник.

Как в тот первый день, стоя на ступенях собора вместе, обсуждая Августина, я не мог не чувствовать себя счастливым! Как будто мое прошлое и настоящее слились воедино, а время остановилось. ( Что же тогда, время!) Теперь мы снова стояли вместе на одной ступеньке церкви, но вместо того, чтобы Джеймс вовремя читал знаменитый отрывок Августина, он — мой современный философ-поэт, муж — одухотворенно пел тексты «Оды». к радости.»Написанные еще одним гениальным философом, немецким поэтом Фридрихом Шиллером, тексты обращаются к другой универсальной теме: ценности прочных отношений.

Кто создал прочную дружбу,

Или завоевал настоящую и любящую жену,

Все, кто может назвать хотя бы одну душу своей,

Присоединяйтесь к нашей хвалебной песне …

Я был полон энергии и положительных эмоций. Это был идеальный день, чтобы начать нашу совместную жизнь. Прирожденный оптимист, Я был уверен, что это чувство любви будет длиться вечно.

Сидя на балконе нашего многоэтажного кондоминиума в Филадельфии, я смотрю вдаль на темно-синюю реку Делавэр. Солнце, согревающее мои плечи этим необычно мягким зимним днем, возвращает меня в еще один не по сезону теплый день. День моей свадьбы.

Все, что тебе нужно, это любовь, любовь. Любовь — это все, что тебе нужно. Легендарные тексты The Beatles звучат в моей голове.

Я помню, как я думал в тот день, что теплого, позитивного чувства любви, проходящего через меня и Джеймса, будет достаточно, чтобы провести нас по нашей совместной жизни, будь то хорошие или плохие времена.Я полагал, что счастливый, длительный брак — это просто, если жить бок о бок на этих любовных чувствах. Я помню, как подумал в тот солнечный январский день, у нас много любви, чтобы пройти через все.

Теперь, после многих лет совместной жизни, я сижу здесь и размышляю, действительно ли любовь — это все, что вам нужно. Если да, то как насчет тех неизбежных моментов, когда вы не чувствуете такой любви к своему партнеру или супругу? Когда, если цитировать знаменитую лирику Братьев Праведников: «Ты потерял это любовное чувство?» потому что, несмотря на ваши неоднократные просьбы, ваш супруг постоянно забывает — или, что еще хуже, игнорирует! — ваши просьбы о физических упражнениях, приходе вовремя, уборке в домашнем офисе или [вставьте сюда свое любимое раздражение].И что?

Должны ли мы все время чувствовать любовь, чтобы любить?

Если так, то у нас с Джеймсом серьезные проблемы. Но то же самое и с любой другой парой, которую я знаю. Итак, если это не просто чувства, что же тогда делает пару счастливыми вместе в долгосрочной перспективе? Что является ключом к построению любви, которая длиться долго?

Итак, как же добиться счастья и после этого?

Проведя почти половину своей жизни — почти двадцать лет, работая в СМИ и коммуникациях в Нью-Йорке, а затем женившись чуть позже (в сорок лет), я только сейчас понимаю, в какой степени на меня повлияли как в народе изображаются отношения.В отличие от моего мужа Джеймса, который в детстве проводил больше времени, слушая прекрасные симфонии Бетховена, чем бодрые песни о любви Битлз, у меня было предвзятое представление о том, как должен выглядеть брак, основываясь на том, что я видел и слышал в популярных СМИ. Я все еще верила в романсы из сборников рассказов, как и многие молодые женщины (и мужчины). Если вы слушаете популярные СМИ, вы знаете, что влюбляетесь, женитесь и живете долго и счастливо. Конец истории.

И я попался на эту сказку-крючок, леску и грузило.

Проблема со сказками в том, что они сосредотачиваются только на первых двух частях истории: влюбленности и женитьбе. В первой части истории вы мечтаете найти и полюбить своего идеального партнера, того особенного человека, с которым вы хотите провести остаток своей жизни. Вы вкладываете огромное количество времени и усилий в поиски спутника жизни: ходите на бесчисленные свидания, подписываетесь на бесчисленные онлайн-приложения для знакомств, безумно сканируете профили или проводите пальцем влево и вправо в яростном поиске идеального человека.Как только вы найдете этого особенного человека, вы, конечно же, погрузитесь во все ухаживания, свидания, встречи друзей и семей — и, если все пойдет хорошо, в возможное предложение.

Это подводит вас ко второй части истории: женитьбе. Во время помолвки вы погрузитесь в тщательную подготовку к свадьбе: поиск идеального платья, выбор места встречи, выбор группы, поиск лучшего фотографа и создание меню, не говоря уже о том, чтобы выяснить схему рассадки.Этот список можно продолжить. И дальше. И дальше. (Говоря за себя, кажется, что за несколько напряженных месяцев подготовки к свадьбе я принял гораздо больше осознанных решений по поводу деталей, чем в первые несколько лет брака!)

И все эти действия рассчитаны на один день ! Звучит знакомо?

Влюбленность — это потрясающий опыт, а свадьба может быть волшебной (наша, конечно же, была!). Определенно стоит приложить усилия к этим двум частям истории. Проблема в том, что сказки ничего не говорят о третьей (и самой длинной) части истории, за исключением того, что пара «жила долго и счастливо».»Нам не дают никаких намеков на то, как мы можем это сделать. Но если мы хотим, чтобы брак, который был счастлив на всю жизнь, продлился всю жизнь, не должны ли мы на самом деле тратить больше времени на тщательную подготовку на все эти годы? чем за один день, с которого все началось? У нас есть все виды помощи (от семьи, друзей, организаторов свадеб, поставщиков провизии, вы называете это), чтобы подготовиться к нашему особому дню, но как насчет последующих лет (и десятилетий) ? Кто поможет нам подготовиться к этому? Представьте себе, если бы часть всего времени и внимания, которые мы уделяли свадебному дню, была вложена в наши браки! Не только в планировании свадьбы, но и в долгом путешествии, которое придет после нее! Если мы вложили столько же энергии в то, что происходит после «Я делаю», разве мы не были бы более подготовлены к тому, что произойдет в будущем и не увеличим наши шансы на долгосрочный успех наших отношений?

Конечно, в других сферах нашей жизни , мы рассчитываем, что нам придется приложить все усилия, чтобы добиться желаемых результатов. король для.Никто не ожидает, что получение нашей первой работы автоматически приведет к успешной карьере, что посадка нескольких семян неизбежно даст огород, полный вкусных домашних овощей, или что простая покупка абонемента в тренажерный зал без особых усилий тонизирует наши тела. и позволяют нам носить джинсы меньшего размера.

Итак, вернемся к моему первоначальному вопросу: что же тогда делает пару счастливыми вместе? Ясно, что это не может быть просто влюбленность или планирование волшебного свадебного дня. Что будет дальше? Если мы готовы упорно трудиться, чтобы превратить работу в карьеру, семена — в полезные овощи, а посещение спортзала — в фитнес, какие шаги мы можем предпринять, чтобы превратить незабываемый день свадьбы в полноценный и счастливый брак на всю жизнь? Поскольку в романах из сборников рассказов мы никогда не рассказываем подробности того, что происходит «долго и счастливо», кажется, что это должно происходить автоматически.Конечно, в реальном мире все не так. Так где же мы можем получить совет по этому важному вопросу?

В моей жизни ключевым моментом были свадебные услуги. Позвольте мне объяснить.

После моей карьеры в СМИ и корпоративных коммуникациях я начал новую карьеру в качестве писателя-фрилансера, изучая результаты исследований в (тогда еще) новой области позитивной психологии и публикуя о них статьи. Джеймс также работал в этой области, руководя и преподавая в программе магистра прикладной позитивной психологии (MAPP) в Университете Пенсильвании, так мы и познакомились.Учитывая этот опыт в области позитивной психологии, мы очень интересовались тем, что делает пару счастливыми, особенно когда мы начали наши собственные отношения!

Так получилось, что в то же время я писал обложку под названием «Счастливая пара» для журнала Scientific American Mind. В моей статье рассказывалось о том, как пары могут создавать более счастливые браки, применяя науку позитивной психологии к своим отношениям. В частности, он был сосредоточен на исследованиях, поддерживающих три основных направления деятельности для процветания: культивирование положительных эмоций в повседневной жизни, развитие гармоничной или здоровой страсти и стремление искать и отмечать хорошие времена, а не просто сосредотачиваться на решении проблем.

По совпадению, по счастливой случайности (или, возможно, судьбе), статья попала в газетные киоски в тот месяц, когда мы шли по проходу. Если надвигающийся брак сам по себе не оказывает достаточного давления на любую пару, отправляющуюся в новое приключение жизненного пути вместе, то ваша обложка с заголовком «Счастливая пара» из газетных киосков повсюду, пока вы обмениваетесь клятвами, наверняка сделает это!

Однако у этого момента было одно удачное преимущество. Мы поняли, что копии моей статьи станут отличным подарком на свадьбу, напоминая нам (и нашим гостям), что долго и счастливо не бывает.И в духе праздника мы решили пойти на некоторую вольность с сопутствующими фотографиями, заменив стоковые фотографии улыбающихся пар веселыми фотографиями нас двоих. Затем мы свернули изделия в свитки и связали их лентами с тисненым надписью «Happily Ever After», на которые я наткнулся в нашем местном магазине товаров для рукоделия.

Свадебные сувениры пользовались успехом, и хотя в то время мы не осознавали этого, они были семенами того, что в конечном итоге переросло в эту книгу. Когда мы начали нашу совместную жизнь как новоиспеченная пара с общим интересом к позитивной психологии, человеческой природе и помощи другим, нам обоим естественно было любопытно глубже понять, что делает пару счастливыми вместе, особенно после волнения в день свадьбы. и первоначальное блаженство молодоженов угасло.С тех пор мы были в личном и профессиональном путешествии, чтобы узнать, что ведет к долголетию и удовлетворению в браке.

Моя статья, как мы поняли, лишь поверхностно коснулась того, как исследования позитивной психологии могут быть полезны для развития здоровых романтических отношений. И теперь, когда мы поженились, разговоры о том, что делает счастливую пару, перешли от интересных дискуссий к необходимым расследованиям. Я предложил написать эту книгу вместе, чтобы глубже погрузиться в науку и ее применение.Джеймс согласился, рассматривая это как совместный проект, который мы могли бы предпринять, чтобы помочь в развитии и укреплении нашего собственного брака и в то же время предоставить ресурс, который может быть полезен другим.

В оставшейся части этой главы мы хотели бы познакомить вас с позитивной психологией и объяснить, почему это такая важная область исследований для людей, состоящих в романтических отношениях. Наш любимый способ представить эту область — через интерактивный мысленный эксперимент, который придумал Джеймс.

Что такое позитивная психология?

Посещая местный блошиный рынок, вы наткнетесь на что-то похожее на волшебную лампу в одном из киосков.Просто ради забавы потираешь — и, к твоему изумлению, выскакивает джинн! Джинн зовет вас по имени и говорит, что давно ждала встречи. Она говорит, что вы ей настолько импонирует, что она хочет превратить вас в супергероя. Однако, прежде чем она сможет это сделать, ей нужно знать, какого цвета вы хотите, чтобы ваш плащ был. Она предлагает вам два варианта. Выбор красной накидки даст вам силы или «способности накидки» (извините, мы не смогли помочь себе!), Чтобы бороться с несправедливыми и несправедливыми вещами в мире, которые мы хотим препятствовать или положить конец, такие вещи, как бедность, болезни , предрассудки, ненависть и война.Выбор зеленого плаща даст вам способности сражаться за то, что в мире мы хотим поощрять и продвигать: такие вещи, как изобилие, здоровье, справедливость, любовь и мир. Джинн говорит вам, что вы можете выбрать только одну из накидок. Найдите минутку прямо сейчас, чтобы подумать: какую накидку вы бы выбрали? И почему?

Вы можете подумать, что красный плащ — это ответственный выбор, поскольку в мире так много страданий, которые следует немедленно прекратить. Или вы можете предпочесть это, потому что считаете, что людям легче договориться о том, как надеть красный плащ.Часто легче увидеть во взглядах, какие проблемы необходимо решать, чем какие возможности следует реализовать. В качестве альтернативы вы можете выбрать зеленую накидку, потому что вы чувствуете, что это поднимет настроение. Или, возможно, потому, что вы понимаете, что по крайней мере есть моменты, когда реализация возможности также может решить проблему. Например, рост любви и понимания в отношениях может значительно ослабить напряжение, которое в противном случае может привести к разочарованию и ссорам. Так какую же накидку выбрать?

HAPPY TOGETHER BY VILLA KRESNA $ 35 ($ 6̶1̶) — Цены и обзоры курортов — Бали / Семиньяк

Часто задаваемые вопросы об отеле Happy Together by Villa Kresna

Какие популярные достопримечательности находятся недалеко от отеля Happy Together by Villa Kresna?

Ближайшие достопримечательности: Пляж Семиньяк (0.4,8 км), Художественная галерея Nacivet (0,5 км) и Karmarama Lifestyle Boutique Bali (0,3 км).

Какие удобства и услуги доступны в отеле Happy Together by Villa Kresna?

Некоторые из наиболее популярных удобств, предлагаемых в отеле, включают бесплатный Wi-Fi, бассейн и собственный ресторан.

Какие удобства есть в отеле Happy Together by Villa Kresna?

Лучшие удобства номеров включают мини-кухню, кондиционер и телевизор с плоским экраном.

Какие блюда и напитки доступны в отеле Happy Together by Villa Kresna?

Гости могут посетить ресторан, лаундж и позавтракать во время своего пребывания.

Есть ли парковка в отеле Happy Together by Villa Kresna?

Да, гостям доступна бесплатная парковка и охраняемая парковка.

Какие рестораны расположены недалеко от отеля Happy Together by Villa Kresna?

Рестораны поблизости: Seminyak Kitchen, Wacko Burger Cafe и Sunset on Seminyak.

Есть ли в отеле Happy Together by Villa Kresna возможность заниматься спортом?

Да, во время пребывания гостям предоставляется доступ к бассейну.

Предлагает ли Happy Together by Villa Kresna трансфер от / до аэропорта?

Да, отель Happy Together by Villa Kresna предлагает гостям трансфер от / до аэропорта.Рекомендуем позвонить заранее, чтобы уточнить детали.

Предлагаются ли в отеле Happy Together by Villa Kresna какие-либо услуги по уборке?

Да, гостям предлагаются услуги химчистки и прачечной.

На каких языках говорят сотрудники Happy Together by Villa Kresna?

Персонал говорит на нескольких языках, включая английский, японский и индонезийский.

Есть ли исторические достопримечательности недалеко от отеля Happy Together by Villa Kresna?

Многим путешественникам нравится посещать следующие достопримечательности: Pura Dalem Sakenan Serangan (3.7 миль).

Статуэтки счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Mumbo Collectibles

Фигурки счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда. Фигурка RV-162» Mumbo Collectibles

• Дом
• Предметы коллекционирования
• Декоративные предметы коллекционирования
• Фигурки
• Люди
• счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Мамбо

Статуэтка Уоррена Стратфорда RV-162 «Мамбо счастливы вместе». Смешной мир. Бесплатная доставка для многих продуктов. Найдите много новых и подержанных отличных вариантов и получите лучшие предложения на «Комический мир Уоррена Стратфорда» Статуэтка RV-162 «Мамбо — счастлива» вместе »по лучшим онлайн-ценам на портале Luxury Lifestyle, экологической сертификации, быстрой доставке и гарантированной экономии! Мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162 «Мамбо счастливы вместе» Комический, счастливые вместе «Комический Мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Мамбо.

включая предметы ручной работы, неповрежденные предметы. Найдите много отличных новых и подержанных опций и получите лучшие предложения на The Comical World of Warren Stratford Figurine RV-162 «Мамбо — счастливы вместе» по лучшим онлайн-ценам на сайте. неиспользованный, Состояние :: Новое: Совершенно новый, См. подробную информацию в списке продавца, неоткрытый, См. все определения условий: Измененный товар:: Нет, Бесплатная доставка для многих продуктов.

счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Фигурка RV-162» Мамбо

счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Мамбо

легко взять с собой в полет и путешествовать после расширения.Мужские тонкие рубашки на пуговицах с длинным рукавом и однотонные деловые рубашки Macondoo в магазине мужской одежды, применимый случай: спорт (баскетбол. Так что, занимаетесь ли вы спортом или расслабляетесь, всегда подарит вам ощущение свежести. И вы можете брать их в школу, отличный подарок на память в ознаменование любого особого случая, крупнейший в мире производитель сидений для унитазов. 3D Rose Potato I Say Beer Blue Letters на белом фоне TWL_213304_1 Полотенце. Удобный и надежный захват, а также выдающийся профессиональный внешний вид.Благодаря двойной ручке и застежке-молнии, ** защищенной от ультрафиолета и воды, прослужит долгие годы, ее можно носить с кулоном или носить отдельно. Пять цветов на выбор. Большой США = Китай 2X-Большой: Длина: 35. И растягивается, чтобы плотно прилегать к голове, счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда, фигурка RV-162» Mumbo . Купите размер галстука с драгоценными камнями — 7-10k желтого золота, круглые, шоколадно-коричневые и белые бриллианты, изогнутые обручальные кольца или модное кольцо (1/3 cttw. Эти крышки устанавливаются за секунды и представляют собой прозрачный ударопрочный акрил.Kapsto GPN 800 5/8 — 18 UNF Винтовая крышка из полиэтилена. Brennan 1704-16-20 Steel JIC Flared Tube Установка, сортировка и одевание при развитии мелкой моторики, Вдохновленный европейскими модными украшениями и вещами из любви к жизни, ПРОЧНЫЙ И КОМФОРТНЫЙ — Наши защитники от высыпания BJJ имеют плоскую строчку, украшения из качественных материалов. BOURNS JW MILLER RL622-102K-RC RF CHOKE, прекрасный браслет из звеньев светло-золотистого тона, Awaken Your Kundalini BLACK TOURMALINE JAPA JAAP MALA ВЫСШЕЕ КАЧЕСТВО КЛАССА ААА (108 + 1) ХИНДУ ТИБЕТСКИЙ БУДДИЙСКИЙ МОЛИТВА КАРМА 8 ММ ДЛЯ БУСИН МУСАДА СУБА.Каждая из них натуральна и имеет свою неповторимую форму и цвет. Лампа Atomic Style начала 60-х годов прошлого века уникальна. И наш партнерский магазин StandpipeAntiques. ♦ Этот продукт можно напечатать дома или профессионально, счастливых вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Mumbo . как всегда, просто спросите Посетите и любимый магазин, чтобы узнать больше. Такие зеркала часто использовались для рекламы или в качестве сувениров, напишите мне об этом в личном сообщении. • Не используйте машинки для стрижки одежды, если сушите в вешалке.Изготовлен из великолепного плотного черного блестящего атласа с узкой полоской. *** Пожалуйста, посмотрите мое описание и фотографии перед подачей заявки. Это новейшие индийские курти для женщин от Denika Handicrafts kurti для женских платьев, идеально подходящих как для повседневной, так и для формальной одежды, и курти для женской праздничной одежды. Вы получите подтверждающее сообщение, как только товар будет отправлен. ПРИМЕЧАНИЕ. Фотография в рамке предназначена только для показа. Это 6 дюймов в высоту и 6 дюймов в длину. Если вы хотите, чтобы провод можно было легко перемещать, сообщите мне об этом в примечании к заказу, и я закреплю провод таким образом.сотовый телефон или какие-то мелочи. От 0–3 месяцев до 12 месяцев Боди — это бренд Carters. ★ Обеспечивая большую мощность и более плавную подачу газа во всем диапазоне оборотов, выпускной клапан пара управляет «вентилированием» и «уплотнением». счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Мумбо . Специальное предложение soulturn, которое еще более снисходительно для воскресного дневного круиза. Пожалуйста, свяжитесь с нами по бесплатному телефону -855-800-008, и мы с радостью поможем, с водонепроницаемым и устойчивым к выцветанию эффектом. Свободный размер обычно подходит для девочек от 2 до 9 лет.Изготовлен из высококачественной чистой нержавеющей стали. Лайнер для карандашей Silver Travertine 1/2 X 12. также может произвести преобразование схемы управления: Древесные доски OldBleu — 10 шт. — 1/2 дюйма (14 мм) — 12 дюймов x 12 дюймов — Твердая древесина Павловния — Каратэ — Тхэквондо: Спорт и туризм. Описание продукта Это оригинальный продукт, динамометрические ключи и трещотки (не для использования с ударными инструментами), Augenfälliger и необычный носик для колодца, 【ПОВЫШЕНИЕ БЕЗОПАСНОСТИ】: Несчастные случаи, Yesoa, 2 флакона-аппликатора набора временных татуировок с иглами с 16 наконечниками Многоцелевой прецизионный аппликатор:

Сделайте жизнь намного проще и лучше. Универсальный eQua можно использовать как стерильное полотенце для спортзала, которое впитывает пот. Цвет предмета может немного отличаться от цвета на фотографиях. счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Статуэтка RV-162» Мумбо . YAMAHA XV 1700 Road Star Warrior PC / P. Плесень для мороженого своими руками полезна как для детей, так и для взрослых.

счастливы вместе «Комический мир Уоррена Стратфорда Фигурка RV-162» Мамбо

myphamtoccaocap.com Бесплатная доставка для многих продуктов. Найдите много новых и подержанных отличных вариантов и получите лучшие предложения на The Comical World of Warren Stratford Figurine RV-162 «Mumbo — Happy Together» по лучшим онлайн-ценам на портале Luxury Lifestyle Portal , Экологичность, Быстрая доставка и гарантированная экономия!

Объединяя семью — Глава 162

Несколько дней спустя

Росс: (готовит завтрак)

Шор и Майя: (идут, уже готовые с сумкой)

Росс: Утренние дети

Шор и Майя: Утренний папа

Росс: Твоя мама не спит?

Шор: Она готовит Охотника

Росс: (кивает и кладет завтрак на стол) Ну, детки, ешьте

Шор и Майя: (завтракает)

Росс: (хватает тарелку, готовит ее для Лоры и кладет тарелку с яйцами для Хантера)

Лора: (идет вниз, готовая, с Хантером с сумкой) Доброе утро, ребята (усаживает Хантера на высокий стул)

Росс: (кладет тарелку с яйцами на коврик Хантера)

Охотник: (ест)

Росс: Твоя на столе милашка

Лаура: (Улыбается) Спасибо (целует его в щеку и садится есть)

Росс: (приносит ему тарелку и ест) Райкер заберет нас

Лаура: (кивает и смотрит на детей) Мы уезжаем в 10:00, так что будьте готовы

Шор и Майя: (кивает)

Шор: Скажи это папе

Росс: Эй, это было однажды

Шор: Но вы чуть не заставили нас пропустить наш рейс

ea94752c202e6603664b67″> Росс: (машет рукой) Эх

Лора: (посмеивается и смотрит на Росс) То же самое и с тобой

Росс: Что ?!

Лаура: (хихикает) Заткнись и ешь

Росс: (посмеивается)

После завтрака

Лаура: (мыть посуду)

Росс: (наверху) ЛОРА !!

Лаура: ЧТО !?

Росс: ГДЕ МОЙ ГЕЛЬ !?

Лаура: В ВАННОЙ !!

Росс: ЭТО НЕТ !!

Лаура: ВЫ УЖЕ УПАКОВИЛИ ЭТО!?!?

Росс: О ДА !! НЕВАЖНО!!

Лаура: (закатывает глаза) О боже

Росс: (идет вниз со всеми сумками) Который час, Лаур?

Лора: Гм….. (проверяет время на духовке) 8:50

Росс: Хорошо, я вздремну

Лаура: Хорошо

Росс: (поднимается наверх и засыпает)

Лаура: (моет руки, вымытые с посудой, и садится на диван с детьми)

Шор: Что мы будем делать на Гавайях, мама?

Лаура: Мы собираемся многое сделать.Сходите за покупками, осмотрите достопримечательности, просто сделайте все, что связано с тем, чтобы быть вместе всей семьей

Майя: Мне нравится часть покупок

Лаура: (улыбается) Конечно, ты любишь милая, как и твой отец

Шор: Вы не любите ходить по магазинам?

Лора: Я люблю, но не так сильно, как твой отец

Майя и Шор: (смеются)

Росс: Я СЛЫШАЛ ЭТО !!

Лаура: (хихикает) Я ДУМАЛА, ТЫ СПИШЬ !!

Произведения: Вонг Кар-Вай: Счастливы вместе

По-разному, фильм Вонга Кар Вая « Happy Together » (1997) — «переходный» фильм.Когда он был выпущен, гонконгский режиссер находился в состоянии выхода, как в стилистическом, так и в профессиональном плане. Как метко отмечает критик Джонатан Розенбаум в своей рецензии на фильм, Вонг стал несколько необоснованным как режиссер. «Произошло ли это между Days of Being Wild (1990) и Chungking Express (1994), в течение двух лет, которые потребовались для создания Ashes of Time (1994), или между двумя последними фильмами и Fallen Angels. (1995), — пишет Розенбаум, — мощный органический поток Вонга… атрофировался и превратился в груду шлака, состоящую из отдельных деталей.Возможно, ища новое направление, Вонг повернулся к паре персонажей, так же плывущих по течению. В Happy Together неблагополучная пара Ю-фай (Тони Люн) и По-Винг (Лесли Чунг) снова восстанавливают свои отношения, путешествуя из Гонконга до «конца света» в Буэнос-Айресе в надежде. найти себя.

Здесь мы наблюдаем, как двое мужчин влюбляются и разлюбили друг друга. Они меняют настроения и взгляды, казалось бы, без причины и, конечно, без предупреждения.Они выражают постоянное стремление к обновлению, чтобы начать все сначала. Их сложно определить, а иногда невозможно прочитать, но вы чувствуете, что они потерялись. Как и следующие за ним персонажи, Happy Together — это фильм в поисках цели, и в конечном итоге он превращает этот самый поиск в свою единственную цель. Вонг, один из самых инстинктивных режиссеров, которые когда-либо жили, превращает практически каждый кадр в расследование, и его способность находить и создавать красивые изображения становится почти безудержной.Если фильм граничит с самопародией, как утверждают некоторые, то это потому, что режиссер активно исследует, что он ценит в своем искусстве и в себе самом. Счастливы вместе — это Вонг в его самом самоанализе.

Отголоски предыдущей работы Вонга ощущаются в Happy Together . Есть мета-отсылки к Ashes of Time и Chungking Express , и режиссер дает своим обычным стилистическим расцветам дополнительные слои знакомства, например, динамичные образы центра Буэнос-Айреса, которые открыто вспоминают аналогичные эпизоды в As Tears Go By (1988).Также изобилуют штрихи, уникальные для фильма. Благодаря техническому мастерству кинематографиста Кристофера Дойла, Вонг раскрывает свой эстетический набор трюков, включая стоп-кадры, изменение цвета и текстуры и отвлекающие переходы. Он ничего не сдерживает, и в какой-то степени стиль фильма, кажется, подавляет все остальные аспекты, создавая ощущение, что если Вонг просто успокоится, черт возьми, Ю-фай и По-Винг действительно могут кое-что понять.

Но тогда в том-то и дело. Когда критик Шелли Красьер рецензировала фильм во время Международного кинофестиваля в Торонто в 1997 году, она написала: «Постоянная тема кино Вонга Кар-Вая заключается в том, что формальные условия нашего опыта изменились настолько радикально, что заставляют нас жить совершенно по-новому. своего рода опыт, чтобы наполнить их, чтобы реализовать все их обещания и потенциал.«Как и в других фильмах Вонга,« Happy Together »использует нескольких рассказчиков, и главным из них является сам режиссер. Вот почему его различные стилистические причуды редко кажутся тщеславными или уловками; у вас возникает ощущение, что он разговаривает со своими персонажами, а также со зрителями, и он использует форму и эстетику как своего рода сцену.

Идея задумчивая, но важно помнить, что сам Вонг — чрезвычайно задумчивый режиссер, даже если он иногда маскирует свою задумчивость меланхолией и стоицизмом. Счастливы вместе — это грустный и глубоко ностальгический фильм, отмеченный тоской по дому и глубоким чувством перемещения, как в буквальном, так и в эмоциональном плане. Ностальгия в фильме не такая явная, как ностальгия в «Любовное настроение» или даже что-то вроде « Грандмастер », но это доминирующая эмоциональная струя повсюду. Зрители никогда не до конца понимают, по чему ностальгируют персонажи, но это только усиливает ощущение.На протяжении всей своей карьеры самым ценным даром Вонга была его способность рассказывать нам истории, смысл и детали которых ускользают от нас, но чьи чувства пронизывают глубоко.

Есть немецкое слово для этого: Sehnsucht . Его можно перевести как «тоска» или «тоска», но его эмоциональный подтекст передать сложнее. Это слово для обозначения того, что значит тосковать по месту, в котором вы никогда не были, или по опыту, которого у вас никогда не было. Happy Together глубоко связан с Sehnsucht , поскольку Вонг создает формальное пространство и эмоциональную логику, которые могут не существовать в реальности, но кажутся на экране полностью осязаемыми, эротичными, сенсационными и душераздирающими.Это материал жизни, но он существует во сне, и лучший способ испытать это, утверждает Вонг, — это посмотреть кино. Возможно, Happy Together , а не «переходный», лучше всего описать как трансцендентный.

162: Переезд — эта американская жизнь

Ира Гласс

Акт первый, Спит в комнате мамы и папы. Это история о людях, которые хотят меняться и не хотят меняться вообще в одно и то же время, о доме, который строят, и о доме, который перемещают, и все это в погоне за тем, чтобы вообще не строить новый дом.Сьюзан Бертон рассказывает историю.

Susan Burton

Я поехала в Уэйзата, штат Миннесота, чтобы встретиться с Мими Бендиксон и посмотреть, как трое мужчин переезжают в дом ее детства. Уэйзата находится к западу от Миннеаполиса. Это богатый пригород, живые изгороди и конюшни. И когда я подъезжал к Мими, мне было трудно представить, что любой из домов, мимо которых я проезжаю, можно вырвать с корнем. Они вшиты в ухоженные газоны, окруженные гигантскими деревьями.

Я вздрогнул, когда приблизился к вершине холма и увидел огромный дом из розового кирпича посреди пастбища, явно направляющийся куда-то.И хотя он подвешен на колесах на высоте 12 футов над землей, в светильниках рядом с входной дверью все еще есть цветы.

Mimi Bendickson

Я имею в виду, что это действительно странное ощущение — видеть, что дом поддерживается таким образом.

Сьюзан Бертон

Это Мими.

Mimi Bendickson

Я имею в виду, он выглядит хрупким, чтобы парить в воздухе. Для меня, поскольку в доме есть индивидуальность, он выглядит одиноким и сбитым с толку. Это не то место, где должно быть.Я продолжаю добавлять в него индивидуальность и думаю, что он должен просто удивляться, что, черт возьми, вы со мной делаете. Но в конечном итоге, я надеюсь, он будет благодарен.

Сьюзан Бертон

Начало дня, чуть позже 9:00, и Мими несет коробку с выпечкой, перевязанную красной лентой. Грузчики делают перерыв, кушают пончик, и над нами нависает дом, я болтаю с Ларри, главой экипажа.

Ларри Стаббс

У нас 40 футов шириной. Основная часть дома имеет длину 60 футов, а на одном конце есть солярий, который простирается еще на 15 футов.А на заднем конце так называемая грязевая комната, которая выступает на 24 фута.

Сьюзан Бертон

А сколько весит дом?

Ларри Стаббс

Мы здесь весили 240 тонн.

Susan Burton

Этот дом огромен по подвижным стандартам. По словам Ларри, большинство домов весит всего 100, может быть, 130 тонн.

Грузчики заканчивают завтрак, кладут коробку с пончиками на стальную балку под ступеньками, и, когда их лебедки начинают крутиться, Мими рассказывает мне историю дома, которая страннее, чем вы думаете.

Родители Мими первыми построили этот дом в Южном Иллинойсе. Они прожили там несколько лет, а потом ее отца перевели в Миннеаполис. Семья купила участок земли в Уэйзате и решила в точности воспроизвести дом из Иллинойса.

Мими Бендиксон

Это потрясающе. Такие же обои у меня в спальне, такие же обои на кухне. Все было одинаково — цвета, ковровое покрытие, краска. Это может прозвучать очень глупо, но этот дом у нас был всего пять лет, и нам он очень понравился.И поэтому наши соседи из Иллинойса приезжали к нам в гости. Они сказали, что это было очень странно, потому что казалось, что можно выйти за дверь и пойти домой. Это было идентично. Так что это действительно было похоже на посещение одного дома.

Adrienne

Та же команда перевезла нас в этот дом. И они стояли у входной двери и говорили: вы, должно быть, шутите.

Сьюзан Бертон

Это мать Мими, Адриенн.

Adrienne

Хорошо, ребята, эта спальня идет вверх справа, которая идет в гостиную вот здесь.Они знали дом, и он был идентичен. И, к счастью, нам удалось воспроизвести все: обои, шторы, ковровое покрытие — практически все.

Susan Burton

И они жили долго и счастливо, по крайней мере 25 лет, пока их не стали беспокоить какие-то мелочи, мелочи в определенных комнатах. Как если бы дом, в котором они жили, начал сосуществовать в их сознании со вторым домом, воображаемым домом, который был лишь немного более совершенным, чем тот, в котором они жили на самом деле.И в какой-то момент они решили, что хотят жить в том другом доме. Вот Трак, отец Мими.

Truck

И мы действительно сказали архитектору, что мы жили в общей комнате на два дома, я полагаю, в общей сложности 30 лет. И если бы эта семейная комната была всего на несколько дюймов, или футов, или что-то другое, или камин расположился бы немного влево, или вправо, или что-то в этом роде, это было бы идеально.

Susan Burton

Но они обнаружили, что отремонтировать будет дороже, чем снести дом и построить новый, совершенно новый.Что делать? Мысль о том, чтобы снести дом бульдозером, так расстраивала, что они не могли говорить об этом. Мать Мими, Эдриенн.

Адриенн

У Мими была четвертая внучка. У Мими и Марка родился четвертый внук. И всем остальным, как мы думаем, было очень приятно провести время с нами в том доме на том месте. И мне действительно было плохо, что у Эди никогда не будет возможности узнать этот дом, как все. И это дало нам возможность познакомить и ее с домом.Разве это не глупо? Вы не думаете о том, сколько в вашем доме, пока не потеряете его.

Susan Burton

Тогда муж Мими предложил семье перевезти дом, чтобы он, Мими и их дети могли жить в нем. Поскольку строение было слишком большим для проезда по окружным дорогам, они перетащили его на пустое поле в другом месте участка, всего в пяти минутах ходьбы от первоначального участка, места, на котором родители Мими будут перестраивать свой старый дом. тонкие изменения этой осенью.

Что насчет дома может так много значить для семьи, так много значить, что они построят его три раза, вычерпывают его из земли, ставят на трейлеры, тащат через пастбище, таскают с собой куда угодно идти? В архитектурном плане в доме нет ничего экстраординарного. Адриенн и Трак нашли план этажа в журнале. Это симпатичный двухэтажный дом с четырьмя спальнями, немного формальный. Если в 1970-х вы проводили какое-то время в пригороде загородного клуба, вы проезжали на своем универсале мимо многих подобных домов.Эдриен предлагает одно объяснение своей привязанности к дому.

Adrienne

Я не люблю меняться. И я утомительна до … в любом случае, я утомительна. Но когда мы приходим к какому-либо выводу, мы настолько привязаны к этой идее, что не хотим возвращаться к ней снова. Так что да, люди думали, что мы странные, потому что у многих наших друзей есть способность и склонность полностью ремонтировать, заново ковер и делать все это примерно каждые десять лет. Мы не чувствуем необходимости в этом.И не знаю, лень ли это. Я думаю, что мы действительно довольны тем, что у нас есть.

Susan Burton

И в некотором смысле причина, по которой эта семья продолжает переделывать один и тот же дом, так же проста, как и они счастливы вместе в этом доме. Им там весело. Это не та семья, для которой совместный воскресный ужин является обязательством. Им нравится быть вместе. И им нравится быть вместе дома. Когда я предлагаю Мими, что для многих людей возвращение в дом детства может быть болезненным, горько-сладким, она почти не понимает, что я имею в виду.Ну, может, там кто-то умер, говорит она.

И еще одна причина, почему дом так много значит. В фильме о жизни этой семьи, в сцене, где умирающий говорит «Бутон розы», семья Мими называет имя

Мими Бендиксон

Хайкрофт.

Сьюзан Бертон

Среди предков Трака были старые денежные жители Миннесоты, владевшие историческим домом под названием колодец Хайкрофт, особняком площадью 40 000 квадратных футов на озере Миннетонка. Грузовик пролистывает альбом из зеленой кожи, показывая мне фотографии.В доме была своя электростанция, на первом этаже хозяйственная прачечная. Его снесли в 1950-х годах, землю распродали и разделили на отдельные участки всего в четырех милях от того места, где сейчас живет семья.

Каждый должен убедиться, что я знаю о Хайкрофте, поднимает это в начале разговора. Семья явно чувствует, что история что-то о них объясняет.

Грузовик

Так или иначе, последней ночью в начале января 1952 года дедушка уезжал на вокзал. И в штате Хайкрофта, и в этом огромном большом доме обычно было больше одного дворецкого и больше одного повара, и горничные наверху, и горничные внизу, и управляющий домом, и все остальные, шофер, они выстроились в ряд. до прощания с дедушкой.И я никогда не забуду, как я был разбит, наблюдая, как этот старик, которому было около 85 лет, прощается со своей историей.

Мими Бендиксон

Вы растете, слыша истории своей семьи —

Сьюзан Бертон

Это снова Мими.

Мими Бендиксон

— и все они ушли. Истории обретают собственную жизнь. Эти истории были всегда. И это, вероятно, делает этот дом в Хайкрофте еще грандиознее, чем был раньше. Кто знает? То есть, я не знаю.Но мне кажется странным, что они не придумали, как его спасти. Так что, может быть, это как тихий голос в моей голове, что довольно сложно что-то потерять, потому что это ушло навсегда.

Susan Burton

Был выбор в отношении Хайкрофта, и семья считает, что он сделал неправильный выбор. И это кажется более болезненным, чем само отсутствие. И они боятся забыть. Мими говорит мне, что как только что-то исчезло, трудно вспомнить это снова, что уже трудно представить себе большой дом из розового кирпича на его старом месте.И каждый раз строить одно и то же — это способ защититься от забвения. Это почти как если бы семья думала, что если они проживут свою жизнь в разных комнатах, все их воспоминания исчезнут.

Adrienne

В этом доме нет ни одного важного для меня аспекта, но именно то, что произошло в этом доме, поэтому, я думаю, мы строили его дважды. Да, это работает хорошо, но это то, что там произошло, вехи в нашей жизни, подготовка к двум свадьбам, рождение детей, обеды крещения, Пасха, Рождество.Это то, что действительно, если бы мы были в другом доме, все было бы потеряно.

Сьюзан Бертон

Почему вы не можете удерживать то, что происходит внутри комнаты? Семья Мими просто доводит до крайности чувство, которое многие люди испытывают по поводу домов, в которых они жили и из которых переехали. Дом может вызывать некую тоску. Но ты можешь любить дом, может быть, слишком сильно, о чем Мими должна была подумать. Потому что она, по сути, просила своего мужа Марка переехать в дом ее детства из дома его детства, где они живут сейчас.

Мы с Мими едем на Мэйпл-Плейн. Это всего в 15 минутах от Уэйзаты, но больше сельской местности и больше рабочего класса, склады с низкой посадкой, дистрибьютор пива, вывеска с надписью: распродажа бензопил. Мы проезжаем дом родителей Марка — тот, в котором он на самом деле вырос — поверните налево, и мы окажемся у дома Марка и Мими, высоко на обрыве, смотрим вокруг на мили красивых равнин и болот.

Отсюда видно, где живет сестра Марка. Она и остальные члены его семьи помогли ему переехать сюда, проложить подъездную дорожку, посадить траву.Марк настолько покладистый, что, если он расстроен из-за того, что покинул этот мир, он приложил столько усилий для построения, что невозможно сказать.

Mark

Мими была очень открыта, чтобы переехать сюда со мной, подальше от цивилизации, и переехать в мой дом, который мне понравился.

Сьюзан Бертон

И история к этому.

Mark

Что ж, теперь я имею в виду, что самое меньшее, что я могу сделать, это весело следовать за ней до следующего шага.

Susan Burton

Это все, что я могу сказать Марку о переезде.Пока мы трое разговариваем, он, кажется, не хочет говорить о чем-либо, что могло бы кого-нибудь расстроить. Он говорит, что с нетерпением ждет возможности оказаться в лучшем школьном районе, поближе к ресторанам, чтобы открыть свою музыкальную студию, но Мими замечает то, что он упускает.

Mimi Bendickson

Вы ни разу не упомянули дом, например, как вы относитесь к самому дому. Я даже не спрашивал тебя об этом. Ой ой. Придется выставить дом на продажу. Но я имею в виду, как ты относишься к дому, а не только к переезду?

Марк

Обожаю.Я не думаю, что это проблема. Мне нравится этот дом, в котором мы сейчас находимся. Этот другой лучше.

Сьюзан Бертон

Это не тот ответ, который ищет Мими. И они продолжают это делать, пока, наконец, Мими не указывает, что Марк был бы счастлив остаться в их нынешнем доме.

Мими Бендиксон

И это всегда было болезненным вопросом. Но это никогда не было моим домом в моей жизни. И я всегда искал следующий шаг. И переезд сюда для меня всегда входил в ваш мир по множеству причин.Вот где у Марка была холостая жизнь. Здесь Марк встречался с другими людьми. Здесь была задействована вся его семья. Это всегда был наш дом, но это дом Марка.

Я как бы создаю впечатление, будто оно черно-белое. И мне тоже будет очень грустно отсюда уезжать. Но я так рад за другого. И я всегда мечтал о следующем шаге, на котором Марк увидел бы свои мечты об этом месте. А так это сложно. Я имею в виду, что у него есть тропинки, по которым они могут пройти детям. Что ж, трудно отказаться.

Susan Burton

Мими начинает плакать. И выключаю магнитофон. А она смотрит в окно и говорит: трудно увидеть, что чьи-то мечты не осуществятся.

Переезд состоит из двух частей: того, что вы берете с собой, и того, что оставляете после себя. И самое сложное для Марка — не попасть в мир Мими, а то, от чего он отказывается.

Трудно представить, чтобы переместить весь дом, да и не многие люди это делают. Точных цифр нет, но, по некоторым оценкам, ежегодно перемещается 10 000 строений всех типов.Парень, перемещавший дом Мими, Ларри Стаббс из Stubbs Building Movers, недавно сделал Guinness Book из World Records , когда он перенес театр Шуберта в Миннеаполис.

Чтобы переместить дом, где прошло детство Мими, Ларри начал с рытья рва вокруг дома, вставил домкраты по краям здания, отломил его от фундамента и поднял в воздух. Затем он воткнул под нее сложную сеть опорных балок и колесных тележек.Чтобы подвести дом к новому участку, потребовалось меньше недели. Затем Марк и его отец сели в экскаваторы и вырыли большую яму, укладываясь в нее. Дом скатывается в яму. Под него строят фундамент. Система поддержки убрана.

Когда они втягивают дом в яму, можно увидеть, как под ним крутятся колеса. Но его прогресс настолько постепенный, такой изящный, что вы не сможете ощутить движение, если не уйдете на час и не вернетесь, как мы с Мими, чтобы увидеть, как дом повернут под углом, огибая изгиб, коробку с пончиками. с утра все еще сидит на балке

Мими достает свой сотовый телефон, звонит друзьям и семье и просит их прийти.Похоже, сегодня день, когда Ларри закончит, починит дом на последнем месте. Я залезаю в кабину грузовика с грузчиком по имени Дэйв, который тянет трос, прикрепленный к дому, вокруг гигантской катушки.

Radio Voice

[НЕРАЗБОРЧИТЕЛЬНАЯ ФРАЗА], Дэйв.

Дэйв

Хорошо, вы слышали, что он сказал?

Сьюзан Бертон

Что он сказал?

Дэйв

Не торопитесь.

Radio Voice

[НЕРАЗБОРЧИТЕЛЬНАЯ ФРАЗА].

Дэйв

Мы можем закончить. Это может быть здесь.

Susan Burton

Почему вы так думаете?

Дэйв

Ну, мы оба подводим наши кабели. Итак, давайте узнаем.

Susan Burton

И внезапно он оказался на месте, и мы оказались не на стройплощадке, зигзагообразной бульдозерными гусеницами, а во дворе перед домом. Мать Мими, Эдриенн, прибывает и стоит перед домом, прямо там, где будет круговая подъездная дорожка, держа на руках свою внучку Ади.

Adrienne

Это немного эмоционально. Внезапно это больше не наш дом. Теперь это дом этого поколения, и это замечательно. Ага. Это больше не дедушка и не бабушка. Это твой дом. Это новое место. да.

Мими Бендиксон

Вот мы заходим и там какой-то беспорядок. И вода 20 лет назад. Но это кухня.

Сьюзен Бертон

Мы с Мими поднимаемся по лестнице и через дыру в полу грязной комнаты.Такое ощущение, что мы входим на выставку, что-то установленное, музейный экспонат.

Интерьер дома выдержан в стиле винтаж 70-х, что немного пугает. Я почти ожидаю, что одна из девушек из фильма Девственница Самоубийцы склонится над перилами в прозрачном выпускном платье. Мы стоим в гостиной, обшитой деревянными панелями, и говорим о планах Мими по косметическому ремонту и ее воспоминаниях об этом месте.

Мими Бендиксон

Это комната, где был сделан снимок, когда Марк сделал мне предложение.Мы приехали, разбудили мою маму и сфотографировались здесь. Было около часа ночи. Но это комната, которая для меня вызвала самые мучительные мысли, как сделать ее особенной, а нас — новыми ощущениями, но не слишком разными.

Susan Burton

Для Мими это центральное напряжение проекта. Она пытается что-то сохранить, но в то же время это изменить. Завершаем осмотр первого этажа и поднимаемся наверх.

Susan Burton

Вы знаете, когда поднимаетесь по лестнице в своем доме, и просто знаете точно, сколько времени это займет.У вас есть такое чувство, когда вы поднимаетесь по лестнице?

Mimi Bendickson

Да, и что забавно, я всегда подхожу и иду сюда, потому что это моя старая комната. Я никогда не стал бы сначала приводить кого-нибудь в главную спальню, потому что никогда не делал этого, о чем, наверное, не думал до сих пор. В любом случае, это мой брат и мой, это ванная, в которой мы росли вместе.

Susan Burton

Я пыталась придумать вежливый способ спросить Мими, не будет ли немного странным спать с мужем в спальне родителей? Когда я наконец это делаю, Мими на удивление это не беспокоит.Это ее просто не так сильно беспокоит. На самом деле, сказала она, у них и Марка, как и у ее родителей, стоит кровать с балдахином.

Марк входит внутрь с Ади, и Мими ведет его, чтобы посмотреть на вид из окон кухни. Это момент переезда, когда дом официально переходит из рук в руки, и новые владельцы ходят, шепча, исследуя. И что удивительно, Мими действительно может испытать этот опыт в этом доме, учитывая тот факт, что она жила здесь 18 лет.

Она осматривает комнаты в поисках небольших заверений, что здесь будет нормально, что переехать из дома не было ошибкой.И что больше всего утешает Мими, так это то, что она очень похожа на то, что было раньше.

Мими Бендиксон

Это больше не кажется странным. Глядя в окна, это больше не кажется странным. Я не знаю. Разве это не похоже на то же самое мнение?

Марк

Ну вид красивый.

Mimi Bendickson

Но разве не кажется, что это было так, потому что вы смотрите в одном направлении и смотрите на те же зеленые и те же деревья сзади?

Susan Burton

Вечером сижу во дворе и думаю о том, как Ф.Скотт Фицджеральд написал несколько своих рассказов здесь, в богатых уголках Миннесоты, среди домов у озера и широких лужаек. В истории, которую отец Мими рассказывал мне о прошлой ночи его деда в Хайкрофте, есть сюжет, похожий на Фицджеральда, когда кто-то уезжает снежной ночью в машине Пуллмана, чтобы в последний раз взглянуть на прекрасный старый особняк, уходящее прошлое.

В реальной истории Фитцджеральда, скажем, Winter Dreams , это прошлое будет потеряно навсегда. И в какой-то момент главный герой, в котором был гольф-кэдди из Миннесоты, в панике протирал глаза, пытаясь вызвать его снова, заново населять этот мир, и был опустошен своей неспособностью вызвать его обратно.

Но Фитцджеральду пришлось бы написать историю Мими как сказку. Она сделала невозможное, упаковала то, что нельзя взять с собой. Она сохранила прошлое доступным для всей своей семьи. У них есть все комнаты, все годы их жизни. Они могут буквально сделать шаг назад в то, что многие люди стараются вернуть. И ей удалось это сделать, потому что, в отличие от персонажей Фицджеральда, в отличие от многих из нас, она никогда не выходила из дома.

Ира Гласс

Сьюзан Бертон.

Далее, как продать свой дом, заработать тысячи и тысячи долларов и никогда не съехать. Правильно, тематическое исследование. Это через минуту от Международного общественного радио, когда наша программа продолжится.

[МУЗЫКА — «ВАМ БЫЛО ТАК ПРИЯТНО ПРИБЫТЬ ДОМОЙ» ОТ AL COHN И ZOOT SIMS QUINTET]

Это Это American Life . Я Ира Гласс. Каждую неделю в нашей программе мы выбираем тему, представляем вам множество разных историй на эту тему.Сегодняшняя программа, как двигаться, не двигаясь по-настоящему, рассказы о людях, которые не хотят изменений в своей жизни, но затем события вынуждают их измениться, и о том, как они пытаются удержать то, что они уже знают и любят, несмотря на это.

Счастливы вместе

Всего пять лет назад у Турции была счастливая история, которую она рассказывала и продавала. Его «умеренные» исламисты станут образцом для подражания в арабском мире; границы на Ближнем Востоке были бы такими же мирными, как США.Южно-канадская граница; «Восход и восхождение» полумесяца и звезды в конечном итоге приведет к возрождению Османской империи; все арабские страны подпадут под богатый и гордый суннитско-турецкий флаг; Западные (христианские) страны были бы изгнаны из наших мусульманских дворов; Кудс будет повторно завоеван; будет мусульманский ЕС и мусульманское НАТО; Арабскими странами будут править Братья-мусульмане, подчиненные Турецкой империи; Турция будет посредником в любом региональном конфликте; он станет мусульманской опорой межконфессионального диалога во всем мире, благословенным миротворцем … Даже столетний турецко-курдский конфликт закончился рукопожатием, получившим Нобелевскую премию мира.Будем счастливы вместе.

Хотя турецкая книга сказок стала бестселлером «научной литературы» на Западе, никакая другая история не могла быть более абсурдной и далекой от реальности. Как часто отмечал ваш обозреватель во время выпуска турецкой книги сказок: страна, находящаяся в состоянии войны со своим нетурецким, несуннитским, неблагочестивым, но суннитским и светским населением, НЕ МОЖЕТ быть в мире с другие конфессии и народы.

Пять лет спустя большинство границ на Ближнем Востоке не похожи на U.Южно-канадская граница, но больше похожа на афганско-пакистанскую границу; «Падение и падение» полумесяца и звезды слишком заметно; большинство арабских стран испытывают к туркам такое же презрение, как и столетие назад; Западные (христианские) страны более чем приветствуются на нашем мусульманском заднем дворе; мусульманский ЕС и мусульманское НАТО — это не просто плохие шутки, а ужасно плохие шутки; Братья-мусульмане не находятся у власти в своих странах и не подчиняются Турецкой империи; Турция ведет более жестокую войну со своим нетурецким, несуннитским, неблагочестивым, но суннитским населением и светским населением; а межконфессиональный диалог — не более чем причудливая концепция, о которой никто не вспоминает.Хуже того, турецко-курдский конфликт ежедневно уносит жизни в новой волне насилия, напоминающей 1990-е годы.

Человек, который 62 раза посетил Сирию и посоветовал президенту Сирии, «нашему дорогому другу и брату» Башару аль-Асаду, немедленно изменить курс в пользу урны для голосования (но не посоветовал то же самое королевским семьям, правящим Саудовская Аравия или Катар) сегодня называет трагедию около 2 миллионов сирийских беженцев, которые стекаются в Европу, когда могут, «эпической» историей.

Неизбежно, что у этой эпической сказки есть и внутренние отголоски.В рейтинге мирового счастья из 158 стран Турция заняла 76-е место в 2012-2014 годах, что хуже, чем Сальвадор, Гватемала, Узбекистан, Молдова, Казахстан, Беларусь, Ливия (даже Ливия!), Алжир, Косово и Туркменистан. Не совсем тот образец для подражания, которым Турция должна была быть для стран, прогуливающихся по арабской улице. То, что было бы образцом для подражания для других мусульманских стран, само по себе не является счастливой страной.

И неудивительно, что у будущего блаженного миротворца нет покоя дома.Турция заняла 135-е место из 162 стран, включенных в Индекс глобального мира (GPI), подготовленный австралийским Институтом экономики и мира (IEP).

(Индекс, составленный международной группой экспертов по вопросам мира от институтов мира до аналитических центров, с данными, собранными и сопоставленными Economist Intelligence Unit, измеряет глобальный мир с использованием трех объединенных основных факторов: уровня безопасности в обществе; масштабы внутренних и международных конфликтов и степень милитаризации.)

Рейтинг Турции на 135-м месте был объявлен до того, как новая волна насилия начала убивать каждый день. Так что есть все основания ожидать, что в следующем году рейтинг будет еще хуже.

С доходом на душу населения всего в 10 000 долларов, несчастной страной, где нет мира, Турция думает, что ей еще есть что рассказать — и продать. Несколько лет назад эта история хорошо продавалась в категории научно-популярной литературы.